Россия перед голгофой - Семен Экштут Страница 48

И черная, земная кровь Сулит нам, раздувая вены, Все разрушая рубежи, Неслыханные перемены, Невиданные мятежи… [310]

27 декабря 1889 года Чехов с нескрываемым презрением писал Алексею Сергеевичу Суворину о том, что в России сам дьявол помогает «размножать слизняков и мокриц, которых мы называем интеллигентами. Вялая, апатичная, лениво философствующая, холодная интеллигенция, которая никак не может придумать для себя приличного образца для кредитных бумажек, которая не патриотична, уныла, бесцветна, которая пьянеет от одной рюмки и посещает пятидесятикопеечный бордель, которая брюзжит и охотно отрицает всё, так как для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать; которая не женится и отказывается воспитывать детей и т. д. Вялая душа, вялые, мышцы — и всё это в силу того, что жизнь не имеет смысла, что у женщин бели и что деньги — зло.

Где вырождение и апатия, там половое извращение, холодный разврат, выкидыши, ранняя старость, брюзжащая молодость, там падение искусств, равнодушие к науке, там несправедливостъ во всей своей форме» [311].

Чехов очень точно подметил, что интеллигенция в массе своей не желала вступать в освященный церковью брак и воспитывать детей. В пореформенной России полным ходом шла эмансипация женщин. Абсолютная ценность института брака была подвергнута переоценке, причем сделано это было не мужчинами, а женщинами. Супружеские измены всегда шли рука об руку с браком, но адюльтер был дополнением к нему и, как правило, не покушался на святость самих брачных уз. Теперь же покров лицемерия был сдернут. И дело не только в том, что в пореформенной России эмансипированные женщины стали охотно вступать в гражданский брак. Замужние дамы, ранее не мыслившие свою жизнь вне брака, открыто стали уходить от мужей. Причиной далеко не всегда было наличие любовника. Если брак переставал устраивать женщину, то она решительно рвала его освященные церковью узы — и мужчины с ужасом для себя обнаружили, что они ничего с этим сделать не могут. Женщина ниспровергла мужской взгляд на основы мироздания и систему нравственных ценностей. «Сердцевина бытия. Стержень вселенского вращения. Когда-то Писемский говорил с матерым цинизмом, с грубою точностью:

— Думаешь, земной шар вокруг оси вращается? Нет, врешь, вокруг женской дыры» [312].

Дом перестал быть для мужчин крепостью. Блок в поэме «Возмездие» написал об этом так:

Русская женщина — будь то великосветская дама или курсистка, купчиха или мещанка — захотела обрести безусловное право на личное счастье. И то, как она это понимала, плохо согласовывалось с мужским взглядом на вещи — и было полной неожиданностью для мужчин. Женщины действовали наступательно и отвоёвывали у мужчин одну позицию за другой. 22 мая 1873 года известный мемуарист, тайный советник и академик Александр Васильевич Никитенко (1804–1877) сделал в дневнике примечательную запись: «Было прежде слово обабиться у нас обидным для мужчины. Теперь оно должно сделаться почетным, должно потому, что наша нынешняя женщина оказывается не в пример лучше мужчины» [314]. Начавшаяся в годы Великих реформ сексуальная революция не прекратилась и после того, как на смену реформам пришли контрреформы и в России наступила продолжительная пора безвременья. Семья перестала быть крепостью, за толстыми стенами которой можно было надежно укрыться от любых социальных невзгод, бушевавших во всем остальном мире. Именно такое представление о семье было выработано золотым веком русской дворянской культуры. Предоставим слово князю Петру Андреевичу Вяземскому.

«В какой-то элегии находятся следующие два стиха, с которыми поэт обращается к своей возлюбленной:

Пушкин, отыскавши эту элегию, говорил, что изо всей Русской поэзии эти два стиха самые чисто-русские и самые глубоко и верно прочувствованные» [315].

Миновало два-три поколения — и то, что в пушкинскую эпоху воспринималось как аксиома, в конце XIX столетия превратилось в пережиток прошлого. Распалась связь времён. Русским мужчинам эпохи безвременья не было суждено дожидаться наступления лучших времён в бесконфликтной обстановке семейного уюта. Нет! Семья сама превратилась в поле сражения. В начале октября 1899 года Чехов написал Всеволоду Эмильевичу Мейерхольду: «…Вспомните, что в настоящее время почти каждый культурный человек, даже самый здоровый, нигде не испытывает такого раздражения, как у себя дома, в своей родовой семье, ибо разлад между настоящим и прошлым чувствуется прежде всего в семье. Раздражение хроническое, без пафоса, без судорожных выходок, то самое раздражение, которое не замечают гости и которое своей тяжестью ложится, прежде всего, на самых близких людей — мать, жену, — раздражение, так сказать, семейное, интимное» [316].