Онассис. Проклятие богини - Сергей Марков Страница 49

— Хорошо теперь в Монако, — предположил Каузов.

— Красиво, — печально кивнула Кристина. — Никогда не забуду свадьбу князя Монако Ренье с голливудской кинозвездой Грейс Келли! Мы с моим покойным ныне братом Александром были маленькие, но я всё запомнила, каждую мелочь, каждый звук! Это было нечто фантастическое!

— Расскажи, пожалуйста, — попросил Каузов. — Отец твой присутствовал?

— Нет, хотя да, в самом начале присутствовал, а потом срочно куда-то уехал, уплыл или улетел…

Мы с братом привыкли. А как отец с принцем рассорились из-за голубиной охоты, если бы ты видел! Прямо-таки зверские лица были: ах, так?., да, так!., тогда ноги моей больше не будет в вашем сраном княжестве — если я не могу даже пострелять здесь по голубям, чтобы отвести душу, дать нервам разрядку!.. Но это Грейс попросила Ренье запретить охоту на голубей, которую так любил Онассис.

— А что же свадьба?

— О, свадьба была потрясающая! Всюду звучала живая музыка — оркестры, в порт медленно, величаво вошёл огромный, великолепно, ослепительно украшенный корабль, который доставил Грейс Келли! Все суда княжества гудели на рейде, на доках были установлены флаги государств и орденов… Всем были приготовлены подарки. Было очень весело, но к трём часам ночи мы с братом устали, притом не терпелось узнать, какие подарки ждут нас. Около пяти утра нам удалось уехать, уже светало, и в нашем саду, забрызганном, точно кефиром, рассветом, мы с Александром увидели пару прекрасных арабских скакунов!

— Презент?

— На память нам с братом.

— Поистине королевский подарок! — сказал Сергей.

— А он и есть настоящий король своего государства — Ренье III. Жаль только, карликового. И всё в нём, как потом мы поняли, карликовое — и мысли, и чувства… Слушай, а давай поженимся?

— Давай…

— Ты разводишься со своей, мне и разводиться не надо — и в церковь! Мы ведь с тобой оба православные, так что никаких проблем я не вижу! Ты уже венчался?

— Нет… Да и не принято у нас венчаться как-то… загс…

— Но если я хочу венчаться! Где ваша кафедральная церковь?

— Елоховская, может быть.

— Мы едем прямо туда. Венчается раб Божий Сергий… и раба Кристина!.. Это же прекрасно!..

Каузов отлучился в туалет (видимо, проконсультироваться с кураторами из КГБ). Кристина достала из сумочки пудреницу и попудрила свой довольно крупный нос. Подвела глаза. Заметно заскучала. И вот тут-то, как я почувствовал, пробил мой час. Я решительно поднялся из-за стола и направился к ней, ещё не зная, как обращусь к дочке миллиардера, самой богатой на земле женщине, что ей скажу…

Но по мере приближения — хотя было рукой подать — решительность моя таяла. Уже на третьем шаге я приостановился, закурил и, встретившись взглядом с Кристиной, оробев, посмотрел в другую сторону, будто мне и надо было, конечно, туда, мимо, и даже кому-то несуществующему сделал знак рукой и жалко, смято, некрасиво улыбнулся. Хотя чувствовал, что Кристина с любопытством меня разглядывает своими большущими, в пол-лица, тёмно-зелёными глазами. На пятом шаге я вдруг ощутил на себе столь мощные чекистские (или какой-то иной, не здешней спецслужбы) взгляды от дверей, что шея моя сама собой согнулась и возникло физическое ощущение, будто прожигают насквозь лазером; показалось даже, что запахло палёным, почти уже жареным.

И я почему-то вспомнил в этот момент великую ерофеевскую поэму «Москва — Петушки»: «Всё на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян».

Не сумев загордиться, растерянным и грустным, заметив возвращающегося из туалета влюблённо улыбающегося счастливчика Каузова с влажными руками (сушка в ЦДЛ часто не работала), я сам направился по скрипящей дубовой лестнице наверх в туалет, хотя нужды не испытывал. И долго оттуда не выходил, потому что было как-то необъяснимо неловко.

А когда вышел, столик у камина пустовал. Для меня осталось загадкой, почему Кристине не пришлась по душе русская кухня (притом что повар был в ЦДЛ тогда без преувеличения лучший в Москве).

У выхода из Дома литераторов меня довольно бесцеремонно басовито окликнули:

— Уважаемый!..

9

Учителя Аристотеля Онассиса. (Отступление третье. Династия Дюпонов, или исключение, подтверждающее правило.)

Северный Делавэр называют страной Дюпонов: дорога, ведущая в город Уилмингтон, носит имя Дюпон-хайвэй, да и в самом Уилмингтоне им принадлежит решительно всё — от заводов и банков до компьютерной корпорации.

Окружающие Уилмингтон городки кажутся кусочком Франции — то и дело мелькают дорожные указатели: Немур, Шеанн, Боре де Фоссе, Моншанэ и Грануа. На улицах каждого из них ещё недавно преобладала французская речь — 100 лет подряд Дюпоны брали на работу преимущественно французов.

Для сторонних людей «Дюпон де Немур» — гигантская транснациональная компания: размер состояния в активах — 211 миллиардов долларов, филиалы в Европе и Латинской Америке, мировая монополия на нейлон, орлон, дакрон и тефлон, десятки химических заводов, производство самолётов и оружия. К середине XX века Дюпонов было уже около полутора тысяч; 500 человек считались мультимиллионерами, 250 входили в ближний круг семьи, восемь вершили её судьбу.

…Знаменитые охоты и балы Дюпонов уходят в далёкое прошлое — после Первой мировой войны, принёсшей им золото, сотни миллионов франков, долларов, фунтов, они охотились на лис, сидя на кровных жеребцах, окружённые ловчими и сворами гончих, в камзолах XVIII века, треуголках и пудреных париках. На семейных праздниках они танцевали в костюмах маркизов и маркиз времён Людовика XV и разъезжались по домам в золочёных каретах — их усадьбы, выстроенные на манер феодальных замков и версальских дворцов, до сих пор окружают Уилмингтон.

Вот уже более двухсот лет Дюпоны олицетворяют особый аристократический стиль — не бросающееся в глаза богатство и эффективная власть; об их семейных тайнах, адюльтерах, самоубийствах, внезапных и трагических смертях, о преследующем род безумии в городе ходят легенды. В парадном зале Уилмингтонской трастовой компании висят потемневшие родовые портреты: галерею открывают светловолосая дама и статный широколицый господин в пудреном парике…

Одним из главных жизненных принципов господина Самюэля Дюпона было невежество: предки исповедовали протестантизм (и в католической Франции считались диссидентами), многие из его друзей-гугенотов сидели в тюрьмах, потому Самюэль и предпочитал не высовываться. У него был свой метод самосохранения: господин Дюпон не умел ни читать, ни писать — стало быть, королевские чиновники не могли обвинить его в том, что он изучает запрещённые книги. Он не знал ни одной буквы и ни одной цифры и в придачу ко всему был упрям как осёл и самовлюблён как павлин.

Образованной и воспитанной его жене Анне Александрине приходилось с ним нелегко. Их сын Пьер рос необыкновенным ребёнком. На отца он походил лишь огромным, точно орлиный клюв, носом (большой нос до сих пор остаётся наследственной чертой Дюпонов — как тяжёлая челюсть Габсбургов или оттопыренная губа Бурбонов). Пьер с детства был хром, слаб и не здоров, зато отличался блестящей памятью и быстрым умом: в 12 лет он знал назубок французскую грамматику и свободно переводил с латыни.