Николай II - Анри Труайя Страница 49

И в самом деле, наиболее видные официальные лица уже не отваживались показать носу из дому. Досталось и Столыпину: 12 августа 1906 года трое террористов, двое из которых были переодеты офицерами жандармерии, проникли в приемную его дачи на Аптекарском острове. У каждого из них был портфель, начиненный взрывчаткой. В момент разоблачения агентом они взмахнули своими портфелями и с криком «Да здравствует свобода! Да здравствует анархия!» швырнули их перед собою; мощный взрыв сотряс стены, полетели стекла. Часть дома была разрушена, 27 человек (в том числе и сами террористы) погибли на месте, 32 ранены (шестеро умерли от ран на следующий день). Рухнул балкон, на котором находились 14-летняя дочь Столыпина и его трехлетний сын – они были тяжко покалечены осколками камней. Сам Столыпин в этот раз остался невредим. Вот что писала по этому поводу вдовствующая герцогиня (оригинал по-французски):

«Сердце страдает от всех ужасов, которые происходят; единственное утешение – быть вместе и иметь возможность поговорить, но и оно отнято невыносимым карантином. Не могу тебе выразить, как много я думаю всегда о тебе, о том, как ты должен страдать, мой бедный Ники. Сколько печали и несчастий, каждый день новое испытание, новое горе. Право, чувствуешь утомление от страданий…

Когда же окончатся все эти ужасы преступлений и возмутительных убийств? Мы никогда не будем иметь отдыха и покоя в России, пока не будут истреблены все эти чудовища. Благодарение Богу, что бедным маленьким Столыпиным стало лучше, и какое чудо, что Столыпин уцелел! Но какое страдание для несчастных родителей видеть подобные мучения своих собственных детей, – и это и множество других невинных жертв! Это до такой степени чудовищно и возмутительно, что у меня нет слов выразить все, что я чувствую.

Я собираюсь уйти во вторник на „Полярной звезде“, чтобы приехать в Копенгаген одновременно с тетей Аликс, и все же очень хочу, чтобы Мима сопровождал меня, так как мне так грустно ехать совсем одной. „Полярная звезда“ должна все равно через несколько дней вернуться, и, следовательно, он сможет возвратиться на ней».

(16 августа 1906 г.)

В тот же вечер, когда на него было совершено покушение, исполненный самообладания Столыпин созвал в Зимнем дворце Совет министров и объявил, что, несмотря на события, его программа останется неизменной: революции – беспощадный отпор, стране – разумные реформы. Наиболее неотложные проблемы урегулируются посредством декретов.

Для начала Столыпин учреждает во всех регионах военно-полевые суды, заменяющие обычные трибуналы, где разбирательство тянулось слишком медленно. Согласно статье 179 Военного кодекса предание суду происходило в пределах суток после убийства или грабежа, и приговор приводился в исполнение в течение 24 часов. Выведенный из себя непониманием либералов и наглостью террористов, Николай без колебаний принял репрессивную политику Столыпина. Как знать, вдруг эти бомбометатели посягнут и на его покойное убежище в Петергофе?! 27 августа он пишет председателю Государственного совета (который сам еще не оправился от шока):

«На последнем докладе вы мне сказали, что к воскресенью, т. е. к сегодняшнему дню, будут арестованы те лица в Петергофе, которые готовят террористические акты.

Между тем я узнал от Трепова, что еще ничего не сделано.

Считаю свое невольное заключение в „Александрии“ не только обидным, но прямо позорным.

30 августа будет парад в моем присутствии, и к этому дню Петергоф должен быть обезврежен.

Невозможно дольше ждать с ликвидацией здешней „облавы“ – иначе или случится новое покушение, или анархисты улизнут. И то и другое будет вящим скандалом перед всем миром. [147]

Несколько дней спустя – а именно в вышеозначенный день, 30 августа 1906 года, он пишет матери:

«… Ты понимаешь мои чувства, милая мама, не иметь возможности ни ездить верхом, ни выезжать за ворота куда бы то ни было. И это у себя дома, в спокойном всегда Петергофе!!

Я краснею писать тебе об этом и от стыда за нашу родину и от негодования, что такая вещь могла случиться у самого Петербурга!

Поэтому мы с такою радостью уходим завтра на „Штандарте“ в море, хоть на несколько дней прочь от всего этого позора».

Впрочем, первые результаты «чисток» среди революционеров показались ему воодушевляющими. Вернувшись из круиза на «Штандарте», он пишет вдовствующей императрице:

«Со времени нашего приезда я уже видел Столыпина, который раз приезжал в Биорке. Слава Богу, его впечатления вообще хорошие; мои тоже. Замечается отрезвление, реакция в сторону порядка и порицание всем желающим смуты.

Конечно, будут повторяться отдельные случаи нападений анархистов, но это было и раньше, да оно и ничего не достигает.

Полевые суды и строгие наказания за грабежи, разбои и убийства, конечно, принесут свою пользу. Это тяжело, но необходимо и уже производит нужный эффект.

Лишь бы все власти исполняли свой долг честно и не страшась ничего. В этом условии главный залог успеха.

Какой срам производят в Гельсингфорсе все наши Долгорукие, Шаховские и компания! Все над ними смеются в России!

И из Англии лезет какая-то шутовская депутация с адресом Муромцеву и им всем.

Дядя Берти [148] и английское правительство дали нам знать, что они очень сожалеют, что ничего не могут сделать, чтобы помешать им приехать. Знаменитая свобода!

Как они были бы недовольны, если бы от нас поехала депутация к ирландцам и пожелала тем успеха в борьбе против правительства!»

Чем большую энергию выказывал Столыпин, тем большее доверие оказывал ему царь. Рост масштабов применения высшей меры наказания казался обоим гарантией от беспорядка. Анализируя ситуацию, Николай пишет родительнице:

«Как приятно знать, что на местах люди ожили, потому что почувствовали честную и крепкую власть, которая старается оградить их от мерзавцев и анархистов!

Ты, наверное, читаешь в газетах многочисленные телеграммы Столыпину со всех сторон России. Они все дышат доверием к нему и крепкою верою в светлое будущее!

А в этой уверенности, с помощью Божией, залог приближающегося успокоения России и начало правильного улучшения жизни внутри государства.

Но при всем том необходимо быть готовым ко всяким случайностям и неприятностям, сразу после бури большое море не может успокоиться!

Вполне возможны еще пакостные покушения на разных лиц. Я все еще боюсь за доброго Столыпина. Вследствие этого он живет с семейством в Зимнем и приходит с докладами в Петергоф на пароходе.

Я тебе не могу сказать, как я его полюбил и уважаю».