Булатный перстень - Дарья Плещеева Страница 5

— Как это — отдохнуть? — удивилась Александра.

Плавать она училась вместе с деревенскими девчонками: саженками, по-собачьи и по-лягушачьи, о других «стилях» поселяне Спиридонова и не подозревали.

— А вот так, — моряк, перевернувшись и раскинув руки и ноги, растянулся на воде, позволяя течению нести себя. — Главное — уравновесить тело и сохранять правильную ватерлинию, проходящую через ухо.

— Я этих ваших морских слов, сударь, не понимаю, — обиделась Александра, торопясь за ним привычным образом.

Михайлов пустился в объяснения и поклялся, что опасности никакой нет, стоит лишь преодолеть страх, как все получится. Затем подвел руки под спину Александры, помогая ей поймать верное ощущение.

Но итог его педагогики оказался неожиданным — Александра вдруг рассердилась.

Они были вдвоем, наедине, почти полностью раздеты — облепившая тело мокрая сорочка уже преградой не являлась. А этот «естественный человек» словно не понимает, что рядом с ним молодая женщина! Он даже не пытается чуточку сжать пальцы, чтобы это походило на ласку! Ей нужно было совсем немного — попытка объятия, чтобы убедиться — они не играющие в реке детишки, а женщина и мужчина. Азарт — великая сила, подвигающая человека порой на экстравагантные поступки. Как — непонятно, может, и впрямь что-то испугало Александру, какой-то водяной житель, пробиравшийся по своим рыбьим делам.

— Что это было?! — вскрикнула Александра, ухватившись за плечи моряка.

— Ничего страшного. Осьминоги здесь не водятся.

Михайлов поддерживал Александру так, словно рядом какая-то перепуганная восьмидесятилетняя старушка. И это было невыносимо.

— Ах, опять, опять! — воскликнула Александра, приникая к широкой груди извечным движением испуганной женщины, ищущей спасение в мужском объятии.

— Может, щука? — неуверенно предположил Михайлов, все еще не понимающий игры.

— Я не знаю! Скользнуло вдоль ноги, такое толстое…

— Давайте-ка выйдем на берег, — предложил моряк.

Но на берегу повторить проказу Александра бы не смогла.

— Нет, не надо… не съест же меня эта щука!.. — запротестовала она.

— Ну, тогда есть еще одно решение! — и Михайлов подхватил Александру на руки. Волей-неволей она должна была обнять его за шею. И тут на нее напал смех: — Мы как греческие водяные божества! Тритон и наяда! — пояснила она. — Отчего никто не рисует их с мокрыми волосами? Вот была бы потеха!

Ее коса уже давно намокла и отяжелела, а русые кудри Михайлова от воды развились и прилипли к щекам.

— Тритон — это тот, что с хвостом? — осведомился моряк. — Наяда в мокром хитоне, который являет все ее формы?

— Да…

И они стали целоваться.

Если в тот миг где-то поблизости находился Купидон, то он не летал, а плавал вокруг молодых людей со своим луком, и даже нырял, целясь золотой стрелкой не в сердце, а куда как ниже…

Шведскому королю возжелалось мировой славы. Получив от турок сколько-то денег, сказывали — чуть не пять миллионов золотом в неведомой монете, он возомнил, отомстить России за турецкое поражение в прошлой войне. А удачный исход прославила бы его имя и в Азии, и даже в Африке.

На что Густаву слава в Африке, кой с нее прок для Швеции — неизвестно. Он, верно, и сам этого не знал, когда сообщал о своих планах другу, барону Армфельду. Пятидесятитысячная армия была готова — требовался лишь повод, и сгодился бы любой, даже дурацкий.

Повод дал российский посол в Швеции граф Андрей Кириллович Разумовский. Выполняя распоряжение государыни, он писал к министру иностранных дел, прося объяснить желание Швеции вооружаться. Слова, коли перевести на русский, были таковы: «Императрица объявляет министерству его величества, короля шведского, а также и всем тем, кои в сей нации некоторое участие в правлении имеют, что Ея императорское величество может только повторить им уверение своего миролюбия и участия, приемлемаго Ею в сохранении их спокойствия».

Видимо, граф слишком хорошо угадал мысли государыни — коли она считает шведского Густава полоумным, то обращаться к нему разумнее через его голову — к тем, кто покамест в своем рассудке. И тем очень обрадовал Густава — тот увидел в миролюбивом послании «казус белли». Разумовский был объявлен в Швеции persona non grata [1]и выслан за вмешательство во внутренние шведские дела и связь с некими мифическими заговорщиками-шведами, противниками короля. Были ли таковые на деле — неведомо; или придуманы для сей оказии сознательно.

А за день до изгнания посла Густав отправил государыне ультиматум: сперва наказать Разумовского, затем вернуть Швеции все, что Россия отняла у нее, начиная с первых побед Петра Великого, и, наконец, чтоб не мелочиться, — вернуть Турции Крым, завоеванный в 1783 году.

Планы Густава были достойны Александра Македонского: начать военные действия на юге Финляндии и одновременно разгромить русский флот у Кронштадта, сам Кронштадт сжечь, после чего очень легко будет взять двадцатитысячный корпус в Гельсингфорсе, высадить на побережье между Красной Горкой и Ораниенбаумом, а потом взять с налету российскую столицу.

В этом злодейском замысле был резон: основные части русской армии и лучшие генералы находились на турецком фронте и в Польше, только под Выборгом стояло войско в двадцать тысяч человек, которым командовал генерал-аншеф Мусин-Пушкин, далеко не лучший из полководцев Екатерины. Кроме того, угроза Санкт-Петербургу могла бы задержать на Балтике эскадру Грейга, имевшую приказ идти в Средиземное море, и тем Густав оказал бы помощь турецкому султану.

А эскадра уже стояла на кронштадтском рейде под вымпелами, готовая к отплытию. Королевский ультиматум получил единственно возможный ответ — государыня объявила войну Швеции. И, разумеется, капитан второго ранга Михайлов обязан был принять в этой войне участие вместе со своим сорокачетырехпушечным фрегатом «Мстиславец».

Роман с Александрой прервался внезапно. 5 июня три фрегата — «Мстиславец», «Ярославец» и «Гектор» — были отправлены в разведку — поглядеть, чем занимаются на Балтике господа шведы. «Мстиславец» и «Гектор» обшаривали Финский залив за Гогландом, в направлении Карлскроны, где, по донесениям лазутчиков, шведский флот уже стоял на рейде, а «Ярославец» пошел к Ревелю.

Михайлов служил на «Мстиславце» с 1885 года. Фрегат был новенький, только год назад спущен на воду в Соломбале, и штурман гордился, что причастен к судьбе этакого красавца. Побывав с эскадрой Чичагова в далеком плавании, добравшись до итальянского города Ливорно, он счел, что долг перед самим собой вроде как выполнил, в Средиземном море побывал и может с чистой совестью травить моряцкие байки, вроде «…когда мы шли Гибралтаром»…

Однако Михайлов был из тех чудаков, кому неймется — они изобретают себе всякие занятия, иной — от скуки, иной — потому что приятели приохотили, а случается, что и со злости.