Булатный перстень - Дарья Плещеева Страница 6

В случае с Михайловым это была именно злость — по милости пьяного штурмана ему как-то довелось провести трое суток на судне, севшем на мель не в самую скверную погоду — шторм грянул позже. И он сперва, стоило ощутить подошвами сушу, заехал пьянчужке в зубы, а потом как-то неожиданно сдружился со старым штурманом Ефремом Осининым, который было совсем собрался списаться на берег и нянчить внуков.

Осинин был в чине капитана, что отнюдь не давало ему права командовать судном: штурманам присваивались общеармейские чины, и капитанство было лишь чином. Он окончил Морской корпус и на себе испытал все последствия дурного предписания Адмиралтейств-коллегии, по которому с 1745 года дворян к штурманскому ремеслу не допускали. Итогом предписания стало высокомерие офицеров по отношению к штурманам, а молодые люди, пожелавшие служить во флоте, наотрез отказывались обучаться в штурманской роте, и эту должность на судах часто исполняли люди ленивые, малознающие и небрежные — других-то взять было негде.

Именно этот ветеран показал Михайлову карты, собственноручно вычерченные, и несколько томов лоций Балтики с такими подробностями, как повадки лифляндских рыбаков, собравшихся на лов трески и камбалы. А среди книг нашелся сущий раритет — напечатанная в 1721 году по распоряжению государя Петра Великого лоция под названием «Книга морская, зело потребная, явно показующая правдивое мореплавание на Балтийском море и пр.». Сколько помнили старые морские волки, это было первое такого рода издание в России.

Получив в наследство от ветерана эти сокровища, Михайлов увлекся тем, что стал их выправлять и дополнять. Новая служба тому способствовала — на «Мстиславце» не переводились кадеты и гардемарины, и он бороздил Финский залив на манер плавучего учебного класса.

Поскольку война не была еще формально объявлена, Михайлов плаваньем наслаждался и даже внес поправки в лоцию, когда проходили остров Гогланд. Там была одна-единственная бухта, и удалось сделать новые промеры у входа — мало ли для чего понадобится она во время войны.

«Мстиславцу» повезло — шведский флот у Карлскроны был замечен издали. Подойдя почти на выстрел, загнали на мачты самых глазастых матросов, те насчитали пятнадцать кораблей и пять фрегатов, то бишь — двадцать вымпелов, после чего сильно недовольный капитан Хомутов приказал взять курс на Кронштадт.

Придя туда, узнали — война уже объявлена, а «Ярославец» с «Гектором» не вернулись. И в порту — суматоха, потому что дело предстояло жаркое, а людей мало, особливо простых матросов.

Михайлов вдруг осознал, что военные действия на море — не шутка. Но близость опасности произвела на него неожиданное действие. Он, отпросясь на сутки, решил сделать два визита и нанял для этой цели в купеческой гавани ял. Лодочников в Кронштадте не обижали, следили только, чтобы они от шкиперов иностранных судов не брали для передачи в столицу частных писем — это был прямой убыток казенному почтамту.

Первым делом Михайлов отправился на Васильевский остров — навестить семью, пока дети не забыли совсем батиной физиономии. Заодно следовало убедиться, что с ними все благополучно, и устроить дела на случай, если не суждено вернуться с войны.

Дома его встречали по заведенному чину — все пять дочек спешно выстроились по ранжиру, строй замыкали мамка Матвеевна, вырастившая всех, и Наталья Фалалеевна, любезная теща, мать его покойной жены, Аграфены. Старшая дочь уже заневестилась — ей было четырнадцать, младшая, семилетняя, держала за руку потрепанную куклу.

Девиц своих Михайлов любил, хотя в глубине души желал бы еще пару сыночков породить. Он всех поочередно расцеловал, выслушал новости (кошка принесла шестерых котят, Даше и Маше требуются новые башмачки, у соседей Егоровых скоро играют свадьбу, Танюша от зависти подрезала косу Наташе на целых полтора вершка), после чего сообщил о войне, перепугав тещу с мамкой до полусмерти.

— И что, свейский король на Питер пойдет? — в ужасе спросили они. — А мы тут с девками! Ахти, надо уезжать, пока не поздно.

— Густава мы сюда не пустим, — пообещал Михайлов и уединился с тещей в ее комнатушку, потолковать о печальном — на всякий случай.

— И слушать не хочу! — рассердилась она. — Вот твердила тебе, Алешка, походил вдовцом, срок соблюл — женись! Была бы в доме молодая баба, ею бы и командовал! С нее бы и спрос! А то — один да один! От соседок стыдно — спрашивали, не порченый ли!

— А может, и женюсь.

— Есть кто на примете?

— Да.

— Кто такова? Какого роду-племени?

— Роду дворянского, собой хороша, молода, рано овдовела, ну так и я вдовец, умница, и ей не противен.

Такой супругой, как Александра, всякий мог бы похвастаться, а теща довольно знала зятя, чтобы по улыбке понять: он своим выбором гордится, более того — откровенно бахвалится. Но теща зятя любила и маленькие слабости охотно прощала.

— Звать-то как? — только и спросила.

— Александрой. К ней сейчас поеду.

— Погоди-ка! Точно собрался свататься?

— Точно, — подумав, сказал Михайлов.

Теща вытащила из-под кровати большую укладку, оттуда — ларчик, из ларчика — узелок, развязала пестрый лоскут, выложила на стол кольца и серьги. Это были украшения покойной жены, которые Михайлов полагал когда-либо разделить между дочками.

— Вот, перстенек возьми, а то как же без подарка?

— Вы ангел мой, матушка Наталья Фалалеевна, — серьезно сказал Михайлов. — У кого еще такая теща есть?

— Ангел-то ангел… а как бы впрямь к ангелам в гости не отправиться… Хворь меня гложет, Алешенька. Коли что — как с девками быть? Нужна молодая хозяйка. Что хошь делай, в ногах валяйся, а женись.

Она улыбалась, а личико, обрамленное стареньким пожелтевшим кружевцем чепца, было нерадостное и точно больное. «Все деньги на внучек тратит, — подумал Михайлов, — на себя уж рукой махнула. И тут надо что-то предпринять».

— Так не успею повенчаться, я на сутки из Кронштадта еле выпросился.

— Она к тебе приедет, там повенчаетесь. Я знаю, в Кронштадте и Преображенская церковь есть, и Андреевская! И Успенская! Ты только сговорись, а потом дай мне знать. Я к ней с визитом поеду! Лет ей сколько?

Михайлов крепко задумался.

— Лет двадцать пять, поди… — неуверенно произнес он.

— А тебе тридцать четыре. По годам очень даже хорошо подходите. И коли сговоритесь — на то тебе мое родительское благословение.

Теща и впрямь заменила ему мать, которую Михайлов помнил очень плохо.

— Поторопись с этим делом, — сказала Наталья Фалалеевна. — Не то вовсе бобылем останешься. Девок замуж отдашь, мы с Матвеевной помрем, с фрегата тебя спишут за ненадобностью — что тогда? А жена будет тебя и старенького ублажать.

Он усмехнулся — Александра не очень-то была похожа на кроткое создание, смыслом жизни полагающее ублажение супруга. Может, со временем, когда-нибудь — тогда, когда буйная плоть уже не попросит ночных купаний…