Бесчестие миссис Робинсон - Кейт Саммерскейл Страница 5

Серым воскресным днем 14 марта 1852 года Изабелла совершила пешую прогулку по Новому городу. Трехлетний Стенли, вероятно, остался дома с няней, ирландкой по имени Элиза Пауэр, но Отуэй и Альфред, семи и одиннадцати лет, сопровождали мать. От Морей-плейс компания поднялась на холм и, преодолев его вершину, стала спускаться к Принсес-стрит, широкой улице на юге Нового города. По одной стороне этой улицы шел ряд домов. Другую сторону ограничивал всего лишь железный парапет, за которым лежал глубокий обрыв и открывался вид вдаль, через ущелье, на чернеющие многоквартирные дома Старого города на следующем холме. «Смутно различимый город лежал перед нами, — написала Изабелла в своем дневнике, — шпили, памятники, улицы, порт на Лите, Фрит-оф-Форт, а на переднем плане маленькие душные жилища и здания высотой в десять этажей».

Из богатого района Изабелла смотрела через залив на бедные кварталы, с просторных, чистых улиц современного Эдинбурга — на кипевшие жизнью вертикали трущоб Старого города. Территория между Новым и Старым городом была осушена и выровнена в начале того века, и в 1842 году по ущелью проложили железную дорогу. Хотя на Принсес-стрит открылось несколько магазинов, тут царила роскошь уединенности по сравнению с оживленными улицами, по которым гуляла со своими сыновьями Изабелла. В воскресенье здесь было пустынно. Магазины не работали, жалюзи на окнах опущены. Изабелла сожалела, что не может пойти в запретный перенаселенный район за железной дорогой. «О, — думала я, — под каждой из этих крыш скрывается человеческая жизнь со всеми ее таинственными радостями и печалями. Без сомнения, у многих из временных обитателей этих жилищ есть своя личная история, увлекательная, волнующая, необыкновенная. Будь я с ними знакома, кто-нибудь из них помог бы мне почувствовать себя менее печальной, менее одинокой. Там могут оказаться сердца, столь же недовольные своей участью, как и мое; мало кто устал от жизни, как я».

«Я пошла домой с моими мальчиками, — продолжала она. — В душе я люблю их и горжусь ими, и если бы у меня не отняли моего дорогого Отуэя, я немедленно оставила бы мужа навсегда». Если бы они с Генри расстались, Изабелла сохранила бы опеку над Альфредом, ребенком от первого мужа, и, возможно, над Стенли — Закон об опеке над детьми от 1839 года впервые позволил разведенной женщине ходатайствовать об опеке над любыми ее детьми в возрасте до семи лет при условии хорошей репутации. Однако Душка наверняка остался бы с отцом.

Изабелла вернулась домой в половине шестого и попыталась утихомирить душевное волнение. «Играла псалмы, писала в дневнике, читала, курила сигару; мальчики были со мной до девяти. Печаль немного отступила». Чтение, игра на фортепиано и занятия с детьми были обычным времяпровождением для женщины-викторианки, принадлежавшей к среднему классу; а вот курение сигары являлось определенно бунтарским, неженственным поступком.

В субботу 27 марта 1852 года Изабелла организовала для себя и детей поездку за город. Она пригласила Эдварда сопровождать их и наняла экипаж и кучера, чтобы забрать обе семьи после ленча. Генри отсутствовал.

Утро было холодным и ясным. «Решила заранее подготовиться к поездке, — написала Изабелла, — которую я невольно предвкушаю с удовольствием, но к нему примешивается страх. Им обещанное себе наслаждение не омрачить, как это почти всегда со мной происходит». День не задался с самого утра: встала Изабелла поздно, а значит, пропустила назначенное время, к тому же бокал хереса перед ленчем вызвал «выбившую из колеи головную боль». Плохое поведение сыновей в саду вызвало у нее раздражение. «Я наспех пообедала, — сообщила она своему дневнику, — и немедленно вышла из дома, чтобы не потерять ясной погоды».

Приехав в дом номер 8 на Ройал-серкус, Изабелла обнаружила, что ее страх был оправдан. «После некоторой задержки и суеты, я узнала, что миссис Л. тоже едет, и поняла: все надежды на приятный тет-а-тет этим днем пошли прахом. Я едва сумела поздороваться с ней и Атти и держаться приветливо, не говоря уже о какой-то веселости». Изабелла привыкла иметь Эдварда для себя.

Две семьи отправились в карете: трое мальчиков снаружи, на козлах кучера, трое взрослых внутри. Они поехали на север, к морю, а затем — вдоль берега на запад, минуя новый порт в Грентоне. Внутри кареты «разговор поддерживался формальный и сбивчивый. Мистер Л. читал отрывки из Кольриджа и Теннисона». Они обсудили эссе Эдварда «об ошибке поспешного суждения, не основанного на знании», написанное по предложению Изабеллы и напечатанное утром того дня в номере «Эдинбургского журнала Чемберса». Проехав пять миль, карета остановилась рядом с полосой беленых коттеджей приморской деревушки Крэмонд, расположенной в устье реки Алмонд, где компания поднялась по крутой тропке в защищенный от ветра солнечный уголок берега. Там они разложили книги и расстелили пледы. К северу уходил каменистый луг Крэмонд-айленда, куда во время отлива могли прогуляться по песчаной отмели приехавшие отдохнуть на один день.

Мэри Лейн повела мальчиков рвать утесник, оставив Изабеллу и Эдварда вдвоем, но «мое сердце не ощутило подлинной радости», написала Изабелла. Они с Эдвардом разговаривали — «о жизни, о Кане, собственности, о богатых и о рождении… об унынии, образовании, бедности и т. д.», включая, вспомнила Изабелла, оду «Уныние» Сэмюэля Тейлора Кольриджа. Стихотворение описывало настроение, напоминавшее ее собственное: «удушливая тяжесть», «Печаль без боли, с пустотой тоскливой, / Бесстрастная, сокрытая печаль».

«Мы собрались ехать, когда солнце опустилось низко, — писала Изабелла. — Сели в карету и продолжили беседу… без всякого интереса с моей стороны; прилежно восхищались видами, которые были великолепны».

В городе Лейны вышли из кареты на Ройал-серкус, где «проголодавшиеся мальчики» Изабеллы пересели с наружной скамьи внутрь. На Морей-плейс они вернулись в половине седьмого, Изабелла чувствовала себя «раздосадованной, подавленной, разочарованной и поверженной в уныние, как никогда в жизни».

Изабелла упрекнула себя за то, что произвела на Лейнов плохое впечатление. «Несколько раз миссис Лейн выглядела неприветливой и озадаченной, — написала она. — Он держался натянуто; ребенок устал, никто не испытывал ни благодарности, ни удовольствия». Обычно Изабелла не выказывала своих чувств в присутствии друзей и облегчала душу в дневнике, но в этот день ее недовольство вырвалось наружу. «Я потратила восемь шиллингов хуже чем впустую, — написала она, разрываясь между жалостью к себе и презрением. — Боже милосердный! Ну почему все, что я затеваю или чего хочу, оборачивается такой горечью? Уверена, это, должно быть, только моя вина. Я жажду вещей, к которым мне не следовало бы стремиться. Я нахожу невозможным любить то, что должно, или воздерживаться от неуместной любви».

«Мой разум являет собой хаос, — признавалась она, — беспорядочную смесь добра и зла. Я устала от самой себя, однако не могу умереть».

Затем Изабелла получила записку — «холодную строчку» — от Эдварда. На следующее утро она намеревалась присоединиться к его семье, чтобы послушать проповедь его преподобия доктора Томаса Гатри, одного из лидеров Свободной церкви Шотландии; но Эдвард сообщил ей, что службу отменили. Изабелла легла спать в полночь «в печальную и одинокую постель, удрученная и, по сути, павшая духом». Но хотя бы дневник принес ей утешение, сохранив что-то от потерпевшей крах вылазки на природу: «С грустным облегчением описывала историю напрасно прожитого дня». Облекая свое неудовольствие в слова, Изабелла почувствовала душевный подъем. Героиня романа Энн Бронте «Хозяйка Уилфелл-Холла», ведущая дневник, отмечает тот же эффект: «Я получила облегчение, описывая обстоятельства, разрушившие мой мир».