Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага - Валерий Могильницкий Страница 5

Помнила Генриэтта Моисеевна и прекрасного человека, писателя Даниила Владимировича Фибиха, участника Великой Отечественной войны. Он попал в Карлаг в 1943 году так же, как Солженицын, за антисталинские высказывания и критические записи в своем фронтовом дневнике. Фибих работал в Бурме сторожем то на огороде, то на складе продовольственном. В столовой его сразу примечали по небольшому рукомойнику, который ему выдали вместо котелка. Дно рукомойника было запаяно наглухо, а по верху приделана железная ручка. Котелков тогда в Бурме не было на складе, и Фибиху пришлось хлебать баланду из рукомойника. Все заключенные, увидев его, говорили:

— Вон рукомойник идет!

Даня не обижался и добавлял:

— Ешь до дыр, Мойдодыр!

Еще до войны Фибих хотел написать роман об адмирале Колчаке, его незаурядных способностях первооткрывателя Арктики и создателя морских мин. Знал Фибих и о волнительном романе Колчака и Тимиревой, по разным документам. А когда ему сказали, что «любовь адмирала» сидит в столовой за одним столом с ним рядом, он сразу не поверил. И только на третий день спросил красивую, но рано поседевшую женщину:

— Вы — Анна Тимирева?

— Та самая, — ответила как ни в чем не бывало бывшая любовь адмирала и добавила: — Как видите, заслужила у большевиков высокую честь жить в казахстанских степях…

Анна Васильевна была общительной женщиной. Она работала в клубе художницей и часто приглашала к себе в гости тех, кто любит искусство, театр, поэзию. Она сделала оригинальные декорации к пьесе итальянца Гольдони «Забавный случай», которую зэки поставили на сцене клуба. Генриэтта Моисеевна присутствовала на этом спектакле и была в восторге от игры актеров, самобытного оформления пьесы.

Однажды она накануне Нового года заглянула в клуб и была поражена: там стояла большая елка с разноцветными гирляндами, игрушками и лампочками. Откуда эта елка? Ведь в Бурме вокруг ровная как скатерть степь да степь… Анна Васильевна ей подсказала: подходи поближе к елке, секрет и откроешь… Генриэтта так и сделала, и поняла: елка соткана из ветвей арчи, которой так много в местных сопках… Вот какая придумщица была Тимирева-Книппер!

Я посоветовал Генриэтте Моисеевне взяться за написание мемуаров о Карлаге. Она махнула рукой:

— Где там мне! Да и душа не лежит к прозе. Иное дело — стихи.

Прошло несколько лет после той памятной встречи, давно не стало Генриэтты Моисеевны. Как-то захожу в Карагандинский областной музей изобразительного искусства, и Тамара Александровна Угланова, тогда главный хранитель, передает мне книгу стихов бывшей заключенной Карлага Генриэтты Моисеевны Фикс.

Оказывается, накануне своей кончины она оставила в музее этот сборник для меня.

— Передайте ему спасибо за добрые слова о моих стихах, — сказала она Тамаре Александровне.

Я листаю самиздатовский сборник и вспоминаю встречу с Генриэттой Моисеевной в сквере у ЦУМа и подаренные ею желтые мимозы. Они долго стояли на моем письменном столе в вазочке для цветов, напоминая об удивительной судьбе Генриэтты Моисеевны Фикс, настоящей поэтессы прошлого столетия.

Она была высокой морали женщина. Когда ее мужа, потомка князя-декабриста Андрея Владимировича Трубецкого отправили в Степлаг (Джезказган) на медные рудники на 25 лет за то, что побывал в годы Великой Отечественной войны в фашистском плену, она не подала на развод с ним, не стала сотрудничать с НКВД, хотя ей это предлагали много раз. Она гордилась тем, что вышла замуж за князя, она сама была княгиней из рода Голицыных, и непозволительно ей было падать духом и становиться на колени перед сталинскими ублюдками.

Когда Елена Владимировна Голицына была еще двенадцатилетней девочкой, она впервые услышала от матери о восстании дворян на Сенатской площади в 1825 году. Был среди них и князь Трубецкой. Его за измену царю приговорили к вечной каторге в Сибири. И его жена Екатерина Ивановна Трубецкая первой из жен декабристов отправилась вслед за каторжанином-мужем в Сибирь, чтобы «во глубине сибирских руд» он «хранил гордое терпенье»… Позже Елена Владимировна прочтет немало литературы о подвиге жен декабристов. Особенно по душе ей придется образ Екатерины Трубецкой, которая, несмотря на трудности, нищету и голод, будет нести свою любовь к мужу — «пока смерть не разлучит нас»… Шесть тысяч верст пройдет она по мерзлой земле Сибири вместе с уголовными преступниками, прежде чем увидит своего сердечного друга в Благодатском руднике на добыче свинца. Очевидцы писали, что когда Трубецкая сквозь щель тюремного забора увидела мужа в кандалах, в оборванном и грязном тулупе, худого, бледного, последние силы покинули ее, и она упала в обморок. Но, придя в себя, Екатерина воскликнула:

— Любовь моя, жизнь моя, отныне мы вместе и навсегда!

Она осталась жить в поселке рудника только ради того, чтобы видеть своего возлюбленного, чтобы поддерживать его. Долгие годы она ела только черный хлеб, запивая его квасом. Ходила она в истрепанных башмаках и отморозила себе ноги… Свои теплые башмаки она переделала в шапку для товарища мужа, чтобы защитить его голову от падающих обломков породы.

Елена Владимировна Голицына-Трубецкая очень хотела быть похожей на героиню некрасовской поэмы «Русские женщины». И она в первый же год пребывания Андрея Трубецкого на джезказганских рудниках отправляется в казахстанскую степь, чтобы найти его обитель и обнять своего любимого. То, что увидела она, ее потрясло до глубины души. Жарища стояла невероятная, когда она приехала в поселок Рудник, песок из Бетпакдалы слепил глаза, забивал рот и скрежетал на зубах… А вокруг — низкие мазанки. Они спрятались за сопками, тут летал пух, вокруг грязь, пыль… Этот район городка называли «Шанхай». И там ей сказали, что ее муж, видимо, занят на карьере шахты 47-бис, долбит руду… Она сразу бросилась туда. Сам А.В. Трубецкой позже в своей книге «Пути неисповедимы (воспоминания: 1939–1955 годы)», изданной в Москве в 1997 году, об этом расскажет так:

«Была уже вторая половина рабочего дня. Мы сидели на дне котлована, опустившегося почти на метр, и лениво переговаривались, ожидая съема. Ко мне подошел и присел рядом тот самый бандеровец, который раньше работал поваром в лазаретной кухне. „Андрей, слушай, это не твоя жена там приехала? Вроде похожа, как на карточке показывал“. — „Где?!“ — „А вон, у вахты“.

Я вскочил сам не свой и быстро пошел между штабелями камней к проволоке. Меня как молнией ударило! Да, это была моя Елена. Она стояла недалеко от проволоки в стороне от вахты, увидала меня, приветливо махнула рукой, заулыбалась. Я прислонился к штабелю и мог только улыбаться, а она поднесла руку к лицу и поцеловала кольцо. Это движение сделал и я. В голове все смешалось, и мы молча стояли друг против друга. Потом Елена сказала: „Я добьюсь свидания“, — и отошла к вахте».

Конечно, Андрей Трубецкой понимал, что никакого свидания с Еленой ему не дадут, ибо порядки в лагере были прямо-таки фашистские, к тому же он за скверное поведение был отправлен в режимную бригаду.