Патриарх Тихон - Михаил Вострышев Страница 5

Да не подумает кто-либо при этом, что мне совсем неведома трудность епископского служения. Конечно, неведома она мне на опыте, на деле, но научен и знаю, что епископство воистину есть бремя. Когда-то, в дни ранней юности, епископское служение представлялось мне — да и мне ли одному! — состоящим из почета, поклонения, силы, власти. Егда бех младенец, яко младенец мудрствовах и яко младенец смышлях; егда же быхмуж, отвергох младенческая (1 Кор. 13, 11). Ныне разумею, что епископство есть прежде и более всего не сила, почесть и власть, а дело, труд, подвиг. И в самом деле, легко ли быть всем вся (1 Кор. 9, 22)? Легко ли изнемогать за всех, кто изнемогает, и воспламеняться за всех, кто соблазняется (2 Кор. 11, 29)? Легко ли быть образцом для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте (1 Тим. 4, 12)? Легко ли суметь, когда следует одного обличить, другому запретить, третьего умолить со всяким долготерпением (2 Тим. 4, 2)? Легко ли нести ответственность и за себя, и за паству и пастырей? Легко ли все сие? Святый апостол Павел свидетельствовал о себе: по вся дни умираю (2 Кор. 15, 31). И истинная жизнь епископа есть постоянное умирание от забот, трудов и печалей.

Труды сии и печали епископского делания усугубляются в той области нашего отечества, в которую поставляюсь я архиереем.

У пророка Иезекииля говорится, что некогда израильтяне блуждали, как овцы без пастыря, и, рассеявшись, сделались добычею хищных зверей, пока Сам Господь не стал отыскивать и собирать их (гл. 34). И у нас в Холмской Руси почти триста лет овцы «не имели истинных пастырей»; они рассеялись и «блуждали по высокому холму» и сделались добычею чуждых пастырей, которые «правили ими с насилием и жестокостию», о благе их не заботились, и лишь «ели тук их и волною их одевались». Сжалился Господь над овцами и изрек: взыщу овец Моих от руки пастырей ложных, и не дам им более пасти овец, и исторгну из челюстей их, и не будут оне пищею их (гл. 34, 18). Четверть века тому назад одне из блуждавших овец сами пожелали возвратиться в истинный двор Христов, а другие стали разыскивать «по всем местам, в которые они были рассеяны в день облачный и мрачный». Но в долгое странствие и блуждание кроткие овцы переменились в дикие козлища. К тому же и прежние обладатели их не хотели без бою уступать их. И вот теперь и приходится отыскивать потерявшихся овец, возвращать угнанных, перевязывать поранных, укреплять больных, сокрушать разжиревших и буйных (ст. 16) и вести борьбу с похищавшими овец.

Не думаю, чтобы это было легко для всякого и наипаче для меня.

Бремя епископства возлагается на меня в сравнительно юные годы. Правда, в молодые годы у человека силы свежие, и больше у него отзывчивости, бодрости и одушевления, но зато не богат он житейскою опытностью, постоянством, настойчивостью, терпением, хладнокровием, серьезностью, рассудительностью, — словом, не богат тем, что так необходимо для успеха всякому делателю. В молодые годы человек сам нуждается в руководстве, а на меня возлагают руководительство других! Невольно при сем предносится мне предостережение святого апостола Павла Тимофею: никто же о юности твоей да не радит (1 Тим. 4, 12), то есть не доведи себя до того, чтобы тобою пренебрегали из-за юности твоей; напротив, поступай так, чтобы дела твои не давали видеть твоего возраста, и все имели тебя не как юного, а как старца; чтобы старшие возрастом краснели, не являя себя подобным тебе, в добрых нравах, а юные имели в тебе — сверстнике своем — учителя (см. св. Амвросия Медиоланского); для сего будь образцом для верных в слове, житии, в любви, в духе, в вере и чистоте (1 Тим. 4, 12).

Но откуда же мне — слабому и немощному — взять сил для сего? Оттуда, откуда почерпал их и святый Тимофей. Не неради, пишет ему святый апостол Павел, о даровании, живущем в тебе, еже дано тебе бысть пророчеством с возложением рук священничества (1 Тим. 4, 14).

Верую и исповедую, что, по слову святого Апостола, не довольны есмы от себе помыслити, что, яко от себе, но довольство наше от Бога (2 Кор. 3, 5); что благоуспешность в прохождении служения зависит не столько от человеческих сил и достоинств, сколько от силы Божией, которая и в немощи совершается (2 Кор. 12, 9).

Вем и истинно известен есмь, яко несмь достоин к толикой тайне архиерейства приступити, но нем воистину и верую от всего сердца и усты исповедую, яко силен есть Господь мя удостоити сего (из молитвы св. Амвросия Медиоланского).

Верую и исповедую, что возложением святительских рук ваших будет и мне сообщена благодать Божия, которая уврачует мою немощь и восполнит мою скудость.

О сем молю вы, святитилие Божии, да молитвы ваши соделают мене искусным пред Богом, делателем непостыдным, право правящим слово истины (2 Тим. 15).

Уповаю также, что руководитель и покровитель мой владыка Флавиан и впредь не оставит меня своей любовию, своими мудрыми и опытными советами и отеческими указаниями.

Уповая на все сие, я и не отметаю ныне благодати епископства и дерзаю глаголати Вашему Святейшеству: се раб Господень: буди мне по глаголу вашему!

На следующий день в Троицком соборе Александро-Невской лавры была совершена хиротония архимандрита Тихона во епископа Люблинского. Преосвященный Тихон, самый юный из современных ему иерархов Русской Церкви, уготовил себе «постоянное умирание от забот, трудов и печалей». Он задержался еще на неделю в Петербурге, чтобы принять участие в посвящении во епископа архимандрита Вениамина (Муратовского). Спустя три десятилетия архиепископ Вениамин (Муратовский), став одним из главарей обновленческого раскола, позорно подпишет постановление о лишении томящегося в тюрьме патриарха Тихона сана и монашества.

Епископ Тихон понимал нужды своего разноплеменного края, умел смягчить противоречия между польским и русским населением, содействовал умиротворению народа и добровольному, желанному переходу униатов в лоно Русской Церкви. Многие римо-католики доброжелательно отзывались о новом православном епископе, видя в нем «архиерея, примиряющего и объединяющего всех не мерами прещения и угрозами, а благодатным зовом доброго сердца, рукою помощи и счастья».

Архимандрит Евлогий [7], назначенный ректором Холмской духовной семинарии, вспоминал:

«Епископ Тихон, добрый, веселый, приветливый, встретил меня радушно.

— Я так вам рад…

Завязалась беседа, мы хорошо поговорили. Я почувствовал себя в той братской атмосфере, в которой нет и тени покровительственной ласки. Я понял, что всякую официальность в отношениях, к которым я привык во Владимире [8], надо отбросить и к моему новому начальству относиться попросту, с открытой душой… Милый и обаятельный, он всегда был желанным гостем, всех располагал к себе, оживлял любое собрание, в его обществе всем было весело, приятно, легко».