Ганнибал - Серж Лансель Страница 5

Конечно, для того, чтобы защищать Италию. И этот энергичнейший человек целый год провел в Риме в полном бездействии, несомненно, полагая, что долг велит ему охранять родину. Тогда же он укрепляет юг Италии поясом колоний, которые должны были стать оплотом против нового вторжения. Затем он лично, невзирая на опасность, едет к Антиоху. Естественно предположить, что именно его дипломатия сыграла роль в решении царя перенести войну в Грецию. Недаром Антиох высадился в Элладе в следующем же году после визита Сципиона. Далее. Автор рассказывает об этолянине Фоанте, который убеждал царя высадиться в Греции, уверяя его, что едва он появится в Греции, вся страна встанет под его знамена. «Надо было не знать греков, чтобы так утверждать», — пишет Лансель. В результате царь совершил страшную ошибку, высадившись с маленьким войском. Однако трудно предположить, чтобы Фоант, сам грек, не знал своих соотечественников. И ему самому было страшно невыгодно, что Антиох взял так мало воинов. Видимо, он всеми силами стремился отвлечь царя от Италии, для того лгал и представлял войну в Элладе легче, чем она была на деле. В дальнейшем Ганнибал ведет себя с царем как-то странно. Он издевается над ним, дерзит ему и как будто всячески подчеркивает, что отныне ему все равно — он умыл руки. Так мог поступить человек, которого не послушались и планы которого не приняли.

Последняя глава называется «Наследие. Легенда. Образ». Здесь исследуется два вопроса: во-первых, каким запечатлелся Ганнибал в памяти тех многочисленных народов, с которыми он сталкивался, во-вторых, какое влияние он оказал на историю человечества.

Начнем с первого. Это очень интересная тема. Каких только нет преданий об Александре, Двурогом Искандере Востока! Его заставляют беседовать с самыми удивительными мудрецами и волшебниками, встречаться с царицей амазонок и даже взлететь на небо на крылатых грифонах. Каково же предание о Ганнибале? Какие еще блистательные подвиги приписывает ему народная фантазия?

Однако здесь мы сталкиваемся с историями совсем другого рода. Ганнибал питался человеческим мясом. Ганнибал засмеялся от радости, увидав яму, наполненную человеческой кровью. Ганнибал приказал завалить рвы пленными. Ганнибал кинул их под ноги слонам. Ганнибал хитро спрятал накопленные сокровища… И все рассказы говорят об одном и том же — о его жестокости, коварстве и алчности. Автор возмущен этими преданиями. «Это карикатура!» — восклицает он. Он прав. Это действительно карикатура. Дело в том, что легенда обыкновенно утрирует образ человека, подчеркивая до предела все его характерные черты. Например, у Александра его ненасытное любопытство и жажду приключений. Можно попытаться опровергнуть отдельные эпизоды, но меня поражает одно обстоятельство. Почему в рассказах о Ганнибале нет ни одной живой человеческой черты? Почему ни разу мы не слышим, что он влюбился, заинтересовался каким-нибудь философом, восхитился зрелищем в театре? Сколько таких рассказов существует об Александре и Сципионе, которые предстают перед нами живыми, очень увлекающимися людьми! Наконец, почему ни разу мы не видим Ганнибала увлеченным прекрасным чувством сострадания, которое так часто овладевало его благородным врагом Сципионом Африканским? Сколько раз мы видим Сципиона охваченным жалостью! Он плачет вместе с испанскими заложницами над их обидами, он спасает попавшую к нему в плен иберийскую красавицу. А когда к нему приводят связанного Сифакса, Сифакса, который обманул его, обрушил на его голову тысячи неприятностей, едва не погубил, он ощущает одно — глубокую жалость к этому человеку, прежде такому счастливому и богатому, велит его развязать и обращается с ним как с гостем, а не как с пленником.

Почему же ни одного подобного рассказа нет о Ганнибале? Почему нам с редким постоянством твердят лишь о жестокости, алчности и вероломстве? Это потому, объясняет Лансель, что все личные и приятные черты пунийца описал Силен, спутник Ганнибала, а его записки погибли. Но нас никак не может удовлетворить подобное объяснение. Ведь и записки непосредственных участников похода Александра погибли, а сохранились же в памяти тысячи живых черточек македонского царя. Далее. И Полибий, и Ливий знакомы были с сочинениями Силена и пользовались ими. Да к тому же не один Силен был на свете. Ливий пользовался анналистами, а Фабий Пиктор и Цинций были современниками событий. Полибий же беседовал со множеством людей, помнящих Ганнибала — с карфагенянами, римлянами, италийцами, греками, африканцами. И все-таки у них мы не находим ничего. Не странно ли?

Второй вопрос — это влияние Ганнибала на человечество. Тут автор приходит к поистине парадоксальному выводу. «Ганнибал, — пишет он, — исторически даже более значительная фигура, чем Александр Македонский, поскольку именно ему удалось первому вырваться за рамки одного государства, одной национальной культуры. Больше, чем военные успехи… нас поражает небывалая многогранность его личности».

Какие странные слова! Александр с маленьким войском завоевал почти весь известный тогда мир. Но не это главное. Он принадлежал к тем редким в истории людям, с именем которых связана целая эпоха. (У нас в России таким был Петр.) Причем этот завоеватель не разрушил многочисленные царства, как Чингисхан. Нет. Он перенес эллинскую культуру на почву Востока, и этот прекрасный цветок, «эта осенняя роза», как называет его сам Лансель, расцвел на новой почве. Выросли великолепные города, возродилась с новым блеском наука, и поднялись новые сильные государства. А что можно противопоставить этому в жизни Ганнибала? Да, он воевал 16 лет с римлянами, да, он одерживал поразительные победы, но войну в целом он проиграл. Мы ничего не можем сказать о его политическом гении, ибо не знаем, как он управлял бы Италией, если бы победил. В Испании, во всяком случае, его правление не ознаменовалось ничем примечательным. А едва он задумал какие-то реформы в Карфагене, его изгнали. Все плоды его деятельности, которые и исследует автор, это разорение Италии. Оно, конечно, оказало влияние на дальнейшую историю Рима, но никак не говорит о величии натуры.

Далее. В III веке довольно поздно было вырываться за рамки отдельного государства. К тому времени единая культура царствовала на огромном пространстве от Египта до Вавилона. Аркадцы жили в Александрии, а вавилоняне учились в Афинах. Поэтому то, что изгнанный пунийский полководец путешествовал по свету и всем предлагал свои услуги, уже никого не могло особенно удивить.

Наконец, где же многогранность его личности? Александр, с которым Лансель сравнивает Ганнибала, действительно многогранен. Мы видим его то прилежным учеником Аристотеля, то восторженным поклонником Гомера, то мудрым полководцем, то неистовым воином, то собеседником индийских гимнософистов, то почитателем Аммона, то высокомерным восточным владыкой, то покровителем семьи своего врага Дария. А Ганнибала мы встречаем только на поле боя, только вождем наемников.

И последнее. Македонский царь бывал резок, вспыльчив, несправедлив и даже жесток. И все-таки он показал всему миру достойный пример благородного уважения к чужим обычаям и великодушия к врагам. Вот почему в античности очень любили сравнивать Александра со Сципионом Африканским, который впервые провозгласил «милость к падшим» принципом своей политики. Поэтому-то Ясперс именно от Сципиона ведет начало европейской гуманности. Что же до Ганнибала, то созерцая всю его яркую жизнь, так увлекательно изложенную в книге Ланселя, остается повторить вслед за Полибием: «Нелегко судить о характере Ганнибала… достаточно того, что у карфагенян он прослыл за корыстолюбца, у римлян — за жестокосердого».