Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - Вера Лещенко Страница 50

В Москве художественным руководителем Театра эстрады был Борис Брунов. Я его знала еще в пору, когда он был простым конферансье. Как-то Борис передал мне привет от Юсуфа, я опешила от неожиданности. Оказалось, что Брунов за день до нашего разговора вернулся из Чикаго, где гастролировал с группой советских эстрадных артистов. Там они познакомились с Юсуфом, тот пригласил их к себе домой. В квартире Юсуфа Брунов увидел наши с тобой фотографии. Еще один привет из нашей с тобой жизни я получила много лет спустя. Но время тогда было «советское», очень осторожное, поэтому и наш разговор с Бруновым получился с многоточиями, с оглядкой. Знаю только, что жизнью Юсуф был доволен и нас с тобой не забыл.

После 1947 года наша жизнь в Бухаресте протекала лениво и праздно. Концертов было совсем немного. Меня ты переключил на занятия музыкой и вокалом. Ходили в гости, не пропускали встречи с советской творческой интеллигенцией. Лучшие театральные, хоровые и танцевальные коллективы, писатели, поэты побывали в Бухаресте. Мы слушали хор им. Пятницкого. Запомнилась одна из солисток хора, тогда еще никому не известная Людмила Зыкина. В Бухаресте пообщаться нам не удалось, правда, потом, в Москве наши пути с ней не раз пересекались. Ты сказал тогда, что такой голос может подарить только Россия.

Очень приятное впечатление осталось от знакомства с Константином Симоновым. Он подошел к тебе сам после нашего выступления. Протянул руку и представился: «Симонов». Потом говорил комплименты и на прощание очень доброжелательно дал тебе несколько советов по стихосложению, мол, в этой области тебе, Петр Константинович, еще расти и расти. Ты и сам говорил: «Стихи – слабинка моя. Преклоняюсь перед великими поэтами, завидую им. Жаль, что мне Бог не дал таланта такого». Ты и Симонову признался, что слов тебе не хватает, чтобы свои чувства в песне выразить. Твоя фраза «Мне рифму и слова музыка подсказывает, и я ее передаю по-своему, не по законам поэтическим» вызвала у писателя бурю эмоций. Он стал убеждать тебя, что это главное, но если чувства соединить с правилами, то будет еще и профессионально. Ты пообещал Симонову, что когда вернешься домой, будешь брать у него уроки.

Запомнилась встреча со знаменитым летчиком Михаилом Васильевичем Водопьяновым. Вот с кем было легко общаться. Он дал нам понять, что мы как артисты ему очень нравимся, не стыдился делать комплименты, шутил. Широкий, доброй души человек. Уже после лагеря, когда я выступала от Москонцерта, мы встретились. Он меня узнал. Ни от кого не таясь, стал расспрашивать о тебе. Что знала – рассказала. Было видно, что мое сообщение о тебе его огорчило.

Еще одно знакомство, случившееся в Бухаресте, имело продолжение в Москве, правда, грустное. В Румынии проходили гастроли Краснознаменного ансамбля песни и пляски Бориса Александрова. С ансамблем выступал прекрасный певец Георгий Виноградов. Артисты редко ходят на концерты друг к другу, но Виноградов пришел тебя послушать. В тот день высокие чины досидели до конца программы, но, видимо, Виноградова это не смущало. Он по окончании концерта подошел к тебе, что-то очень эмоционально говорил, а потом схватил руку твою, прижал к груди. Я опешила. Ты пригласил Георгия зайти к нам, познакомил со мной. Нам было приятно, что такой певец – наш поклонник, и всегда тепло вспоминали солиста прославленного ансамбля.

В 1960-е годы в Москве на какой-то встрече меня представили Виноградову. Я не удержалась, напомнила ему, что мы знакомы. Он произнес: «Помню». Было ясно, что не расположен к общению и воспоминаниям. Меня покоробило это, не буду скрывать. Решила у коллег выяснить, где Виноградов обитает, что с ним, почему не поет. Узнала, что в 1951 году «за нарушение дисциплины в гастрольной поездке» Виноградов был отстранен от концертной деятельности. Совпадение?

В Бухаресте с оркестром выступал Исаак Дунаевский. Концерт закончился. Поклоны. Аплодисменты. Ты подошел к Дунаевскому, представился. Реакция была неожиданно очень доброй. Дунаевский не просто пожал тебе протянутую руку, он обеими руками сжал ее, стал говорить, что знаком с твоим творчеством, что ему нравится, как ты поешь попурри на его песни. Прощаясь, сказал, что очень надеется не только на встречу на родине, но и что удастся вместе поработать. Ты был счастлив. Ведь лет за десять до этой встречи тебе пришлось объясняться с другим советским композитором, Самуилом Покрассом, совсем в другой тональности. Покрасс был недоволен, что ты записал песню «Что мне горе» без его разрешения. Ни слова не было сказано композитором об успехе песни, только претензии, на которые ты ответил очень спокойно: «Разрешение на запись я получил от издателя из Риги Дуганова, с которым и советую вести в дальнейшем все объяснения».

Ты водил меня на выступления и встречи с Иваном Семеновичем Козловским, Валерией Барсовой, Ольгой Лепешинской. Благодаря тебе я узнала этих замечательных, талантливых артистов. Общение со знаменитостями из Союза было приятным, но, увы, очень коротким. Ты был уверен, что вернемся в Союз и знакомство с ними продолжатся уже на родине.

С 1947 года мы выступали в кинотеатрах Бухареста и в составе театра «Савой». Потом была какая-то реорганизация, и с марта 1949 года – от вновь созданного Театра эстрады, где нам дали ставки «артистов высшей категории». Нашу 30-минутную программу в сборных концертах называли «русским блоком». Яссы, Брашов, Тимишоары, Русе, Синая, Крайова, Джурджу, Бакэу – вот далеко не полный перечень городов, в которые мы выезжали.

Однажды мне на глаза попались воспоминания Валентины. Она ли запамятовала или корреспондент был приблизителен, только то, что «в Констанце советские солдаты вернули в кассу все билеты на концерт Пети и потребовали вернуть им деньги», совершенно не соответствует действительности. Для советских военных не было ни одного платного концерта. Да и мы ни за один концерт не получили гонорара. Организовывались закрытые выступления, на которые военных привозили специальными автобусами или мы выезжали в части.

На тех концертах обстановка не всегда была ровной и доброжелательной. Одни выступления, к счастью – большинство, принимались очень тепло и доброжелательно, другие прохладно, но демонстраций против нас не было никогда. Напротив, даже «холодноватые» рвались послушать Петра Лещенко, хоть и вели себя в рамках полученной инструкции. В основном это были политработники.

Мы во множестве получали письма и отклики, которые, ничего не боясь, оставляли советские военные, но они, к сожалению, не сохранились. Несколько писем я получила уже в 1990-е годы. Вот одно из них: «Посылаю вам фото, – пишет твоя поклонница по фамилии Антонова, – там все мы, влюбленные в песни Петра Лещенко». Часть Антоновой стояла в Бухаресте недолго, но на нашем концерте им удалось побывать.

А вот в 1949–1950 годах были отмены несколько наших платных концертов для местных жителей, и билеты тогда возвращались в кассы. Но там бунтовали не против Лещенко, а против тех, кто отменил его выступление. В августе 1950 года нас пригласили с сольником в Яссы, туда приехала и моя подружка Леля с дочерью, нашла нас. Но концерт отменили. Кто? Ты объяснил мне, что с электричеством проблемы, какая-то авария случилась, и зрителям предложили сдать билеты. Мы тогда вчетвером пошли в кафе, прекрасно провели вечер, сфотографировались на память. Леля сохранила ту фотографию и подарила мне уже по возвращении из лагеря. На обороте надпись: «Яссы, 11 августа 1950 года». Я попросила знакомого фотографа вырезать нас с тобой, пусть простит меня Лелечка, и сделать наш портрет. Сегодня это единственная фотография, на которой мы рядом и я такая счастливая.