Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - Вера Лещенко Страница 49

Во время концерта в Джурджу мы были с тобой на сцене, когда тебе передали телеграмму. Я почувствовала, что новость не из приятных, но ты до окончания концерта так и не признался мне, что тебе сообщили о кончине мамы. Отработал всю программу, выходил «на бис», вот только песню «Сердце мамы» в тот вечер не пел. Не смог произнести:

Бедное сердце мамы

Еле стучит в груди.

Бедное сердце мамы

Ищет покой в тиши.

Доктора не зовите,

Сына мне возвратите.

С ним хоть один часок пробыть…

Прошло больше полувека, твои песни изредка стали появляться на «Радио России» и в передаче «Встреча с песней» Виктора Татарского. К автору обратилась слушательница из Новороссийска Елена Григорьевна, назвавшаяся внучкой князя Феликса Юсупова. Так ли это, не знаю. Говорят, что у Феликса Юсупова, как у лейтенанта Шмидта, каждый день то внуки, то правнуки появляются. Но Елена Григорьевна представилась именно так – внучка и попросила передать «одну из песен Петра Лещенко, но самую хорошую». Елена Григорьевна писала: «Есть у меня мечта, но она несбыточна: поехать в Румынию, купить на все деньги красивых роз и положить на его могилу…» («Встреча с песней» № 745, 30.10.1997 г.) Вот бы удивилась Елена Григорьевна, если бы узнала, что тебе много лет назад в Лондоне аккомпанировал ее дедушка, князь Юсупов! Татарский выбрал для нее танго «Сердце мамы».

После концерта ты показал мне телеграмму, и мы сразу уехали в Бухарест, нам предстояли непростые дни. Ты очень грустил по маме. Вскоре цепочка бед продолжилась. Умер мой папа. Я на его похороны поехать не смогла. Ты отговорил, привел массу доводов, но главной причины не назвал. Не хотел отпускать меня, знал, что на родине меня ждут не с распростертыми объятиями.

Кольцо вокруг нашей артистической деятельности медленно сжималось, да я о том не ведала. Ты не посвящал меня в трудности сложившейся ситуации, как всегда пытался справиться с ними в одиночестве. Был момент, когда ты случайно проговорился, что нас загоняют в угол, и я спросила тогда, почему ты меня не посвящаешь в наши дела, ведь вместе легче пробиваться. Что услышала? «Девочка моя, ты для того, чтобы украшать мою жизнь, а не служкой при мне быть. Пока я в норме, полон сил и здоровья, я буду все делать сам. Другим, обещаю, ты меня не узнаешь. Но я помню, Верочка, твои слова, что советская женщина все умеет, даже стихи про „избу горящую и коня скачущего”. Я еще песню „про это” сочиню». Знаешь, я не сомневалась, что ты именно так ответишь.

Действительно, другим тебя я не узнала. Советской, все умеющей женщиной стала, когда тебя силой оторвали от меня. Переучиваться жить по-другому было трудно, к хорошему ведь быстро привыкаешь. Ты обладал поразительной работоспособностью. Организационные вопросы ты всегда решал сам: место, время, гонорары, программа, реклама, транспорт, гостиница… Успевал репетировать, находить новые песни, разучивать их и делать аранжировки. А еще переговоры с фирмами грамзаписи и записи на студиях. Музыканты были твоей головной болью. И продюсер, и директор, и главный артист – все это ты. И в этой круговерти ты не забывал обо мне, о моей учебе, об отчиме, сестренке и ее семье, о сыне Игоре, у которого была уже невеста, румынка Дорина Кирьяк. Ты все успевал.

Родной ты мой, мне так плохо было без тебя все эти годы!

С марта 1948 года гастрольные туры по румынским городам мы продолжили, но для местных зрителей. Работали в кинотеатрах Бухареста, в театре «Савой», в ресторанах, кафе. У нас была с тобой самостоятельная программа, ты обычно сам вел концерты, с нами гастролировали и музыканты, но постоянного состава уже не было. Практически все твои музыканты из ресторана уехали из Румынии. Уехал с Мией Побер и Жорж Ипсиланти. Он уговаривал тебя последовать их примеру:

– Петя, уезжай, забирай Верочку и – куда подальше. Здесь и в Союзе ничего хорошего не будет. Румынский народ долго еще голову поднять не сможет. Устали. А у власти – беспредел. И в Союзе ты не сможешь. У тебя душа порядочного человека.

Не прислушались мы. Да я, честно говоря, и не вникала во все перипетии сложившейся ситуации. Ты сочувствовал уезжающим, желал только удачи, переживал за них. Ведь, к сожалению, не всем удалось судьбу свою устроить, покинув «осоветившуюся» Румынию. Теперь мне ясно, на каком перепутье был ты. Официально, на законном основании, мы уехать не могли. Сбежать была возможность, но тогда ты подставил бы под удар всю свою родню и в первую очередь сына. Всем вместе бежать было нереально. Пока Михай I оставался в Румынии, тебя не трогали. Нет-нет, с ним у тебя не было никаких отношений и контактов. Неправда, что тебя к нему возили в бронированном автомобиле и ты ему пел.

К тебе благоволила королева – она приезжала в ресторан тебя послушать. Ее личная драма, ее одиночество находили отклик в твоих песнях. Ей ты сочувствовал: Кароль II бросил ее вскоре после рождения сына. Увлечение мужа было настолько сильным, что он отказался не только от семьи – от престола отрекся. Ты всегда был на стороне тех, кто не предает своих чувств, кто верен любви, но Кароля II, от которого зависели судьбы жены и сына, больше того – страны, людей и который ничего не предпринял, чтобы защитить, обезопасить их будущее, понять не мог. В тебе слишком сильным было чувство ответственности за твоих близких, друзей, поэтому все тебе в жизни давалось труднее.

Сына королевы Михая, который, кстати, был всего года на два старше меня, ты всерьез не принимал и не разделял его политических метаний, объясняя их отсутствием опыта, молодостью. Но пока был Михай I, была королева-мать, и поэтому ты оставался под защитой. Ведь еще до войны, когда в стране началась «румынизация», русский ресторан Lescenco сохранился, более того – был очень популярен, и никто не запрещал Петру Лещенко петь на русском языке. Ты считал, что благодарить за это надо королеву-мать.

Но не стало твоих защитников – их вынудили покинуть страну. Однако ты по-прежнему надеялся на справедливость и разумность новой власти, на «всенародный строгий закон», которого ты не нарушал. А значит, считал, те, кому положено, разберутся по справедливости. Эта вера и вела тебя вновь и вновь в советское консульство. Ты продолжал писать прошения и добиваться возвращения в Союз. Но пока «высоколобые» начальники принимали решение, ты продолжал работать и умудрялся договариваться о концертах, все чаще об участии в сборных. Когда получались сольники, ты собирал оркестр из знакомых музыкантов, да так удачно, что и без репетиции они играли слаженно.

В те дни с нами постоянно был еще один твой давний приятель, поклонник Юсуф Шимка-Заде. Он был персидским подданным, коммерсантом, в Бухаресте жила его жена с детьми, но он не жил с семьей. Юсуф не пропускал наших концертов, даже выезжал с нами в другие румынские города. Где-то в 1950-е уехала из Бухареста его семья, потом и он сам. На прощание сказал: «Жаль, Петя, что ты не захотел меня послушаться, что не уезжаешь со мной. Ты, наверное, святой, если веришь в придуманную тобой Россию». Часто эти слова вспоминаю. Это при мне было сказано, а без меня, наверное, он тебе и покрепче упреки выдавал.