Аттила. Собирается буря - Уильям Нэйпир Страница 51

Трое гуннов резко остановились возле Чаната, и Есукай, держась за седло, свесился вниз, схватил старика за грудь под руки и, невероятно напрягшись, поднял его наверх. Тот в ярости брыкался, и конь Есукая чуть не свалился набок под двойной ношей, с большими усилиями удержавшись на ногах. Аттила и Орест объехали кругом и оглянулись. Их разделяла всего пара метров. От громких криков закладывало уши. Одни воины, скачущие впереди, приложили стрелы к лукам, другие выхватывали мечи, третьи подтягивались повыше в седле, чтобы нанести решающие удары.

Когда гунны повернули и поскакали на холм, два всадника стали стрелять без остановки. Кутригуры следовали по пятам. Казалось невозможным, чтобы Есукай оторвался от них, еще и с Чанатом. Но они должны были попытаться это сделать. Сдаваться здесь и сейчас представлялось неприемлемым, ведь под ногами лежал целый мир, который предстояло завоевать.

Аттила резко взмахнул оружием и раскроил грудь воина. Каган мчался рядом с врагами, подняв вверх руку с мечом. На бешеной скорости он упал в пыль, а лошадь, оставшаяся без всадника, с вывалившимся из взмыленного рта языком продолжала скакать возле кутригуров. Кони неприятелей не были столь выносливыми. Однако все-таки казалось невероятным, что от них можно выйти живым.

Кутригуры уже почти полностью окружили гуннов. Отовсюду появлялось еще больше врагов, некоторые не сдерживали улыбки. Но всему свое время. Кое-кто легко взмыл на холм и по-прежнему несся на изможденной лошади отчаянным галопом. Этих воинов возьмут живьем. И не будут убивать еще много дней. Затем кутригурские женщины ловко сдерут с половины тела кожу, привяжут и положат пленников на муравейники в степи, чтобы миллионы маленьких ртов несколько суток отщипывали по кусочку.

Сила и гордость Есукая не знали границ. Теперь Чанат сидел позади, и они сражались вместе, сидя на спине лошади, нанося удары налево и направо. Кутригуры начали ухмыляться, повернули и засмеялись. Кажется, арканов ни у кого не было.

Вскоре гунны потерпят поражение. Для кутригуров же все походило больше на игру. И ее окончание казалось уже совсем близким.

Внезапно с невероятной скоростью кутригуры начали падать и исчезать. Отовсюду доносилось звонкое пронзительное ржание лошадей, и в воздухе закружились столбы пыли. Послышались глухие удары, а помимо этих звуков — свист стрел. Впереди обреченная четверка увидела ряд всадников, сидящих на спокойных и терпеливых лошадях на вершине холма и выпускающих одну за другой стрелы. Неподвижные, они поражали цель, четкую и ясную, каждый раз находя грудь подходящего воина.

В лагере у Маленькой Птички начался приступ истерики. Он снова стал говорить о змеях, и Цаба приказал отрядам Юхи, Белы и Нояна, трем похожим на скалы братьям, сыновьям Акала, выехать на нескольких лошадях, оставшихся в колючем загоне. Это было ядро войска, тридцать непоколебимых воинов, которые сейчас бесстрашно стреляли по приближавшимся кутригурам.

Скачущая на трех лошадях четверка помчалась туда во весь опор. Их души наполнило чувство гордости за свой народ и своих бесстрашных товарищей. Чудесным образом отряд расступился, и Аттила, Орест, Есукай и Чанат оказались внутри. На плоскогорье земля стала выравниваться, и вдалеке гунны увидели деревню с хрупкими колючими зарослями. Позади три брата и их люди продолжали стрелять с убийственной точностью, почти безо всяких эмоций. Их лошади стояли неподвижно и невозмутимо. Кутригуры, придя в полное замешательство из-за этой атаки, потянули коней под уздцы и остановились. Мужчины стали кричать и валиться на землю, животные толкали друг друга, и холм почти полностью был усеян мертвыми. Кутригуры завыли от ярости.

А затем отлетели назад.

Братья и их отряды подождали, пока враги обратятся в бегство, потом повернулись и легким галопом потрусили за каганом в деревню.

Аттила, Орест, Чанат, Есукай и тридцать воинов попридержали лошадей и осторожно провели их через разбросанные валуны. Колючие ворота были открыты, и гунны проехали по узкому проходу между последними столбами, сейчас прочно вкопанными в сухую холодную землю. Потом дорогу снова перекрыли. Гунны чувствовали все еще затрудненное дыхание лошадей, наклонились, согнулись надвое, держа поводья в руках и смеясь. Животные были в пене, изо ртов их текла слюна, мускулы на ногах дрожали. Но всадники сохраняли спокойствие и не падали от отчаяния. Не пугали их вращающиеся глаза и промелькнувшие уши взмыленных берберских коней, выхоленных и встающих на дыбы. Лошади гуннов вынесли все.

Воины тяжело дышали и смеялись. За исключением Чаната, который стоял немного поодаль и сильно хмурился.

Есукай вытянулся и лег спиной на землю.

— Сами боги мчались с нами сегодня, — произнес он. — Клянусь задницей моего коня, так оно и было!

Аттила тоже с трудом дышал, когда одна из деревенских женщин подошла с мокрой тряпкой, желая смыть кровь, текущую из левого плеча кагана.

— Да, — пробормотал он. И посмотрел на Чаната. — Разве нет, Чанат?

Старик хмыкнул. Воины засмеялись.

— И вы, сыновья Акала. «Трезубец Акала» — так мы будем вас называть. Вы отлично сражались!

Три молчаливых брата выглядели довольными, как всегда.

— Правильно. — Аттила хлопнул в ладоши. — Здесь скоро будет племя. И в этот раз его окажется не так-то просто обратить в бегство.

Каган глянул наверх и осмотрел низкие холмы далеко на юге.

— Гьюху, Кандак и остальные?..

— Мы не видели никого, мой господин, с утра, когда они уехали.

— И лошадей, — раздался чей-то голос.

Аттила кивнул:

— Хорошо. Тогда по местам.

Аттила, Чанат и Орест сидели за колючими зарослями, посматривая вперед.

Перед ними лежали груды руин некогда процветающего поселения. Гунны собрали весь скот, который смогли, в терновом загоне. Молчаливые жители деревни расположились рядом. Оставшиеся животные паслись снаружи. Вскоре им предстояло пасть от рук нападающих.

— В детстве, — тихо произнес Чанат, — я часто мечтал о славной смерти во время доблестной битвы.

Двое других воинов с любопытством посмотрели на старика. Чанат не принадлежал к тем людям, кто предается воспоминаниям.

— Мои братья и я, — сказал он. — Четверо братьев у меня было, и я похоронил их всех. Мы играли в воинов все долгие летние дни в степи. И все наши мечты походили одна на другую. Став мужчиной, я вырос из тех глупых грез. Но сейчас, состарившись, хотя ратное поле и не утратило своей яркости и героической привлекательности, как и в детских мечтах, я снова хотел бы пасть в бою.

Аттила тихо сказал:

— Детство сделало всех нас такими, какие мы есть.

Разоренной лежала под небесами несчастная деревня, где жил гибнущий народ. Ни крошечной тени, ни деревца. Лишь ровная соленая пустыня и почти высохшее жалкое озеро. Случайно проходящие стада были слишком далеко и избегали людей. Все лучшие охотники уже давно ушли. Они обрекли себя на гибель, попав в руки более жестоких преследователей. Вскоре настанет холодная зима, и тогда, наверное, станет мало травы в низинах. А еще были влачащие жалкое существование бедно одетые люди, цепляющиеся за свою жизнь на этой потертой земле, как блохи за собачью шкуру. Жили для того, чтобы в любой момент быть равнодушно уничтоженными, отправленными в забвение, превращенными в пустой воздух великой силой.