Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия - Игорь Оболенский Страница 51

Мама всю жизнь жалела о том, что не смогла осуществить свою мечту. И поэтому на меня никак не давила и предоставила возможность все решить самому.

А я долго не мог разобраться в себе — какая профессия мне ближе. Удивительно: мы жили в доме, где имели квартиры самые известные деятели культуры Грузии, а мысли связать свою жизнь с театром или кино меня никогда не посещали.

Когда мне исполнилось 17 лет и я заканчивал школу, меня неожиданно пригласили сниматься в кино. Я успешно прошел пробы и был утвержден на главную роль.

А для начинающего актера есть два самых важных человека. Это первый режиссер — им для меня стал Леонид Варпаховский, знаменитый режиссер, которому после ссылки не позволили вернуться в Москву и он приехал в Тбилиси, работал вторым режиссером на картине, в которую меня пригласили.

Спустя годы Варпаховский все же уедет в Москву и в 1966 году поставит в театре имени Моссовета спектакль «Странная миссис Сэвидж». Это был легендарный спектакль, первой исполнительницей главной роли стала Фаина Раневская, потом миссис Сэвидж играла Любовь Орлова, а в конце — Вера Марецкая.

Так что с режиссером мне повезло. Как и с первым партнером, им был любимец Грузии Гоги Шавгулидзе.

У меня с ними сложились очень хорошие отношения.

Начались съемки. И надо же было такому случиться, что в один из дней я отправился купаться на реку, неудачно нырнул и получил тяжелую травму ребер. Ни о каком продолжении съемок не могло идти и речи, и мою роль сыграл другой человек. А я почти целый год пролежал в постели, так как не мог даже двигаться.

Но знаете, я очень благодарен судьбе за то, что не снялся в том фильме. Потому что произойди это, я никогда бы не стал актером. Ну вышел бы фильм, я стал бы популярным в Тбилиси парнем и на этом все и закончилось. Поступил бы наверняка в политехнический институт, куда пошли все мои друзья.

А так я имел возможность целый год лежать дома, читать, слушать оперу и размышлять о том, чем мне нужно заниматься в жизни.

Я обожал оперу и знал наизусть все знаменитые оперы, мог пропеть их от первой ноты до последней.

Отец Софико Чиаурели Михаил собирал оперные пластинки, у него была громадная коллекция. А мы с Софико дружили, так как ее двоюродный брат жил в нашем доме. Она приходила к нему в гости, и мы часто вместе играли. Потом я приходил в гости к Софико и имел возможность слушать пластинки из коллекции Михаила Чиаурели.

Потом, когда я уже мог передвигаться, я стал ходить в кино. На улице Плеханова располагалось сразу три кинотеатра — «Октябрьский», «Комсомольский» и еще какой-то, не помню уже название. Тогда показывали фильмы, как объявляли титры, «захваченные в качестве трофеев».

Какие это были замечательные ленты! Мне очень нравилась «Флория Тоска», по одноименной опере Пуччини.

Я наизусть знал и фильм, и музыку. По ночам лежал в кровати и прокручивал фильм в голове. Там перед самым финалом показаны охранники, которые маршируют вдоль стен тюрьмы. И мне не нравилось, как они это делают. Почему-то казалось, что, держа оружие в руках, маршировать следует совсем иначе. И я выбирался во двор и начинал маршировать.

Одним словом, когда через год я поправился, то решил пойти в театральное училище.

В приемной комиссии сидел весь цвет нашего театра, мои соседи по дому — Хорава, Васадзе. А я был совершенно не подготовлен, даже басни не знал.

Но на мою защиту встал молодой Котэ Махарадзе, будущий муж Софико Чиаурели, и Лиля Иоселиани, сестра знаменитого Джабы Иоселиани. Тот был положительным мальчиком, которого ставили в пример, этаким маменькиным сынком.

И в конце концов ему это надоело, ионв одной из драк нарочно пырнул человека ножом. Он рассказывал, что, когда его забирала милиция, он ликовал! В тюрьме он стал вором в законе. А потом умудрился стать профессором театрального института.

Но это так, к слову.

А в театральный меня все-таки приняли. Моим первым педагогом стал режиссер Михаил Туманишвили. Это было моим большим везением.

Михаил занимался с нами один год. Но даже за это время он успел сделать самое главное — научил нас свободно себя чувствовать на сцене. Это очень важно!

Правда, потом он ушел, и другие педагоги стали все делать наоборот.

Однажды я остался в институте на ночное дежурство. Тогда была такая практика — 1 мая и 7 ноября педагог и несколько студентов по ночам дежурили в институте. Чтобы, наверное, враги не ворвались в здание и не совершили по случаю коммунистического праздника какое-нибудь злодейство.

И вот, сидим мы ночью в институте, делать нечего, и преподаватель, который дежурил вместе с нами, предложил выполнить несколько этюдов.

Его первым заданием было изобразить геологов, которые переходят через горную речку, потом идут по мостику и, наконец, выбираются на тропинку. Я, как и все, немного пошатывающейся походкой перешел через воображаемый мостик, а потом, выйдя на воображаемую тропинку, огляделся и, отвернувшись к стенке, справил малую нужду. Ну а что — человек шел-шел, и вполне естественно, что ему захотелось в туалет.

Какой же скандал из-за этого устроил педагог! Как я посмел так вольно себя вести, что это вообще за этюд! А закончил он свою гневную проповедь обвинением в том, что я помочился на него!

Да, бывало и такое.

После института я начал работать в театре имени Руставели. И вот уже более полувека выхожу на эту сцену.

Я ведь одно время был парторгом театра.

Мне исполнилось 28 лет, когда великий грузинский актер Эроси Манджгаладзе, который тогда был парторгом, стал уговаривать меня вступить в партию. Тогда в год принимали троих — двоих артистов и одного рабочего.

Я сказал:

— Хорошо. Но почему я должен платить членские взносы?

— Как тебе не стыдно, Кахи? Ты всегда будешь артистом, а значит — никогда денег у тебя не будет. Получается, будешь 20 копеек платить. Тебе жалко для этих дегенератов 20 копеек? Я буду за тебя платить.

Произнеся эти слова, Эроси достал монету и подбросил ее. Ну, отказать самому Манджгаладзе я не мог.

Меня тут же приняли в кандидаты в члены партии, а потом и в саму партию. Эроси с радостью передал мне партком. Сам он уже устал от этого.

Мне выделили большой кабинет, я там работал. У меня дома уже дети росли, и тексты было негде учить. А в кабинете я мог уединиться.

Но через два года сказал:

— Хватит. Иначе уйду из театра и заявлю, что делаю это из-за парткома.

И меня отпустили. Это был в 1989 году.

Я потом шутил: «Конечно бы ваш СССР разрушился, если парткомом руководили Котэ Махардзе и Кахи Кавсадзе. Все же антисоветчики были».

Мама успела застать мой успех.

Слава, конечно, пришла после выхода на экраны фильма «Белое солнце пустыни».