Танец убийц - Мария Фагиаш Страница 52

Друзьям, призывавшим его к сдержанности, он неизменно говорил в оправдание, что Наталия фригидна. Наталия же, со своей стороны, уклонялась от ответа на эти упреки. Врожденная порядочность запрещала ей вдаваться в подробности интимной жизни; Милан же терпел укоры. Однако ее вины не было. Не определил ли все безобразный инцидент накануне свадьбы, — Наталия тогда, несомненно, была полна чувств, нежных и беззаветных, как любая другая влюбленная невеста.

В тот день Милан пришел в отель, чтобы подписать свадебный контракт. Ее комната располагалась рядом с салоном, в котором жених с ее отцом улаживали последние разногласия, и она волей-неволей слышала бурные споры о размерах приданого.

Как все очень богатые люди, Наталия находила денежные счеты низменными и вульгарными. В ее окружении деньги тратились так же легко, как человек дышит: без опасений, что глубокий вдох может навредить атмосфере. Поэтому она была потрясена, услышав, что такой человек, как Милан — к тому же еще и князь, — большую часть своего времени проводил в погоне за деньгами, словно за сказочным существом, неуловимым единорогом.

Когда она услышала, как Милан торговался из-за размеров приданого, ей стало ясно, что его интересует не столько она, сколько ее деньги; он бы женился на ней, даже если бы она была горбатой или косой; ее прославленная красота — только приятное дополнение к выгодной сделке. Когда отец попытался внести в контракт определенные оговорки, касающиеся расходования ее пяти миллионов, Милан стал угрожать разорвать помолвку. Наталия была разочарована этими пререканиями до глубины души и почувствовала, как ее страсть превращается в холодность, и в первую свадебную ночь она лежала в руках мужа холодной и бесчувственной. Ни его пыл, ни опыт в технике любви не смогли разбудить в ней женщину.

Сразу же вслед за деньгами и политика оказалась проклятием ее брака. После их помолвки с Миланом она была со всеми мыслимыми почестями, которые оказывал императорский двор персоне из королевского дома, принята с часовой аудиенцией царем Александром II.

Царь весьма настойчиво сказал: «Никогда не забывайте, что, даже будучи супругой сербского государя, Вы остаетесь дочерью России. К сожалению, внешняя политика Вашего жениха диктуется Австро-Венгрией, и это нужно изменить. Не только моя воля или воля всех русских, но, очевидно, и воля Божья в том, что связь между нашими славянскими странами окрепла и далее станет укрепляться. В противном случае Он не пробудил бы в сердце Милана любовь к Вам. Господь сподобил Вас на историческую миссию, и Вы не должны никогда Его — или нас — бросить на произвол судьбы».

Твердолобость и упрямство Милана постоянно мешали ей доказать царю, что он доверял ей не напрасно.

Несмотря на полутораметровую толщину стен их спальни, перебранки супругов слышались по всему Конаку. У Наталии был темперамент тигрицы, и, когда однажды Милан подступился к ней, изображая укротителя, она вцепилась в него зубами, как дикая кошка, и никакая плетка не могла бы ее устрашить.

Наталия научилась ловко и незаметно принимать меры против любовниц Милана и находила для этого надежных союзников в лице министра внутренних дел, префекта полиции и иногда даже заручалась поддержкой кабинета, то есть мужчин, которые, в отличие от ее супруга, полностью находились во власти ее красоты. При таких соратниках не трудно было организовать высылку из страны какой-нибудь иностранной актрисы или отправить в богом забытую дыру у македонской границы прелестницу неопределенного общественного положения из Белграда. Имелись и другие, более утонченные методы — к примеру, выдать такую дамочку замуж за честолюбивого офицера или богатого свиновода, который любой ценой хочет добиться должности сербского посла в какой-нибудь западноевропейской стране. Если же речь шла о придворной даме, то можно было сделать ее изгоем: например, во время пасхального приема, когда королева удостаивает своих дам традиционным пасхальным поцелуем, ее единственную обойти.

Эти маневры жены никоим образом не мешали Милану, — совершенно напротив, часто они были даже кстати, чтобы закончить очередную любовную связь, которая больше не доставляла ему удовольствия. На то, что вытворял король за границей и что смаковала тамошняя пресса, Наталия, разумеется, не могла повлиять. Она принуждала себя терпеть такие эскапады в мучительном молчании. Последним скандалом была связь Милана с Артемизией Йоханиди, дочерью левантийского архитектора, с которой он познакомился во время визита ко двору султана и которая год спустя родила ему сына.

Наталия как женщина чувствовал себя униженной и даже погубленной. Вместо того чтобы развестись мирным путем, Милан начал наступление на нее и как на мать и как на королеву.

Вскоре после отречения от престола он заставил регентов пообещать, что Наталии будет запрещено когда-либо снова ступить на землю Сербии и вмешиваться в воспитание подрастающего короля. Чтобы гарантировать выполнение этих обещаний, он провел в парламенте закон, по которому оба родителя должны быть изгнаны из страны, а воспитание короля ложилось исключительно на регентов.

Наталия услышала об этой гениальной проделке своего супруга в родовом имении в Ялте. Первой реакцией была истерика, а затем королева приняла решение немедленно отправиться в Белград.

И теперь еще, тринадцать лет спустя, оглядываясь в прошлое, она наслаждалась эффектом, который произвело в правительственных кругах ее неожиданное возвращение, — ужас. Ошеломленные регенты запретили Наталии посещение Конака, ей не разрешалось встречаться с Александром и в каком-то третьем месте. Чтобы досадить Милану и регентам, она сняла дом на Теразии, на том бульваре, по которому Александр ежедневно проезжал к месту исполнения своих королевских обязанностей. Она стояла у распахнутого окна и смотрела на проезжавшего мимо, чаще всего в открытой коляске, сына. Не будучи уверенной, что он видел ее из быстро мчавшегося экипажа, она иногда приходила к решетчатым ворогам Конака и смотрела на дворец. Прекрасно зная, что охрана не пропустит ее, она громко умоляла разрешить ей пройти. Такие выступления привлекали взволнованных зрителей, в том числе и иностранных журналистов, которые публиковали душераздирающие истории об измученной матери, которой не разрешают даже увидеть единственного ребенка. И хотя Милан жил за границей, ответственным за эту жестокость повсеместно считали его, — именно то, чего добивалась Наталия.

Эта маленькая психическая война против Милана была безумно волнительной, она придала жизни королевы некую цель и направленность. Каждое напечатанное осуждение Милана, каждое выражение участия в свой адрес она расценивала как победу. Наталия тратила время и силы, но игра стоила свеч.

После нескольких тягостных для правительства недель регенты должны были признать — их надежды, что Наталия устанет от роли mater dolorosa [81], упакует вещи и уедет из Белграда, оказались тщетными. Скандал перерастал в угрозу и без того не особенно большой любви народа к ним, а бурные выражения симпатии королеве-матери в конце концов могли привести к беспорядкам, — в связи с этим регенты были вынуждены перейти к радикальным мерам, к средству, которое использовали в деликатных ситуациях.