Красавица и чудовище - Татьяна Тарасова Страница 52

По нашим условиям, варщики должны были уложить лед за 38 часов до спектакля. Полная трансформация сцены. Сцена же всегда делается с небольшим наклоном к зрителям, а ее надо превратить в ровную площадку. Сцена не должна грохотать, а она грохочет, потому что образуется воздушная подушка между льдом и покрытием сцены, и любое, даже плавное скольжение вызывает страшный шум, а в зале акустика хорошая. После прыжка можно потерять слух. Как это исключить, тоже полагалось продумать. Мы работали и думали вместе, куда же друг от друга деться? Я теперь все не только про лед знаю, мне уже кажется, что и в театре мне известен каждый крючок и гвоздь, потому что я в нем провела, не выходя, годы. И Нателла — настоящий театральный человек — многому меня научила.

Все первые ночи напролет мы сидели со «светом», полагалось определиться: на какую сцену спектакля какой надо давать свет? Первый раз всю световую партитуру мы расписали с Володей сами, а потом уже стали приглашать более или менее профессиональных, скажем так, светорежиссеров. В конце концов англичане сами купили свет для спектакля. «Свет» — это набор сложнейших осветительных приборов, связанных между собой через компьютер. Жизнь после такого щедрого жеста стала видеться совсем в иных красках, но это произошло на следующий год. А пока «свет» меня совершенно измотал, я им занималась не меньше времени, чем с артистами. Потом Ульянов меня отпустил, сам сел у пульта, что-то переделывал, что-то подделывал, что-то добавлял. В отсутствие артистов мы высвечивали каждую сцену по музыке, добивались чего хотели и записывали ее на компьютер. Изнурительная работа, а репетиций из-за отсутствия льда все нет и нет. И только за день до премьеры мы смогли провести репетицию. Этого же не рассказать, как артистам страшно, как им нужно вкатиться, почувствовать лед. Вечером прошла одна репетиция, на следующий день утром — вторая. А вечером спектакль. На новом льду! Мы же никогда не катались на сцене, мы же всю жизнь катались только на катке. Даже когда я в Лужниках рисовала на площадке квадраты, рядом тоже лежал лед. Они уже опробовали «сцену», ограниченную мною двенадцатью метрами. Но если выскакиваешь с нее — выскакиваешь на лед. В театре же ты с площадки не выезжаешь, уходишь. Девочка, которую подняли в поддержку, нередко оказывается какой-то частью тела не над сценой, а над залом. А значит, у нее еще большая высота падения. Вниз пять метров — обрыв, смерть. Мы установили по рампе контрольные лампочки. Потом уже купили ленту, которая в сторону артистов светилась, но зрителям была не видна. Но ко всем новшествам полагалось привыкать. Я понимала, что, если кто-нибудь из моих артистов убьется, я сяду до конца своих дней в тюрьму. У всех же огромные и длинные поддержки. Я замирала от страха, что дальше нет льда, а людей всегда в яму тянет.

Потом, осмелев, я устраивала буквально цирковые номера. На «Красавице и Чудовище», третьем нашем спектакле, у меня над сценой все летали. И прежде всего Красавица, которая порхала с целой компанией на лонже, которую смастерили у нас в московском цирке. Настоящий трюковый номер, с загубниками, все как полагается. Но когда я посмотрела мультфильм «Анастасия», я так себя ругала, что не придумала такую простую систему и такую абсолютно безопасную. У меня все крутилось на руках, на веревках без страховки. А в «Анастасии» героиня тоже летает, но так просто и так хорошо, лонжа под животик, и безопасно, и пластически интересней. Я чуть с ума не сошла, когда это увидела в фильме: как все просто и как гениально. Сколько же новых сцен можно было бы, используя такой прием — придумать!..

Наконец настал день премьеры. Я ходила счастливая, что дожила до нее. Люди первый раз пришли подивиться на наше чудо чудное, диво дивное. У меня со «Всеми звездами» всегда хорошо проходили премьеры, и про эту я ничего не могу сказать плохого. Но художник всегда не удовлетворен — я же особенно. Мне всегда все не так. Что-то не получилось, что-то оказалось не подсвечено, тем не менее ребята работали гениально. Свет вел Володя Ульянов вместе с Олей Чопоровой. С переводчицей — потому что вокруг одни англичане, а им приходилось команды давать заранее. К такому не просто приспособиться. Какие-то мизансцены они высветили не так, сместились акценты. Я злилась, но понимала, еще есть возможность для исправлений. Наутро вышла хорошая пресса, и люди к нам пошли.

Так мы поехали по Великобритании: были полные залы, были неполные, собиралось и половина зала. Дело шло ни шатко ни валко, но этому есть объяснение: все-таки новое зрелище, а зрители всегда с недоверием относятся к эксперименту. Но успех сопутствовал труппе всегда, сколько бы народу в зале не сидело. По-разному публика ходит на шоу в разных городах. Впрочем, у нашего театра в Британии уже образовался свой зритель. Тот, что видел нас вместе с Торвилл и Дином. Это редко кому удается — иметь в чужой стране свою публику. Но все же недостаточная реклама, или, как они говорят, «промоушн», явно ощущалась.

Отношения с теми, кто организовал наши гастроли, с первого дня почему-то не складывались. Они мало что понимали в нашем деле, в отличие от прежних импресарио, когда мы работали с Джейн и Крис. Прямо надо сказать, в задуманном ими же проекте они оказались полными профанами. А чем непрофессиональнее человек, тем больше у него амбиций. Оттого они не уставали напоминать, что купили нас. Это оскорбляло, во всяком случае меня, Могилевского и Ульянова. Люди, «нас купившие», оказались несведущими ни в искусстве, ни в шоу-бизнесе, при этом довольно жесткие и очень алчные. К тому же они начали бесцеремонно лезть в дела труппы, активно общаться с артистами. Я и не подозревала, чем это закончится. До этого театр имел перспективы, дисциплина в коллективе поддерживалась железная, но и в то же время нас объединяла и искренняя дружба. Мы справляли вместе все дни рождения, все праздники, отмечали любой наш успех. Наверное, так зарождался «Современник», когда жизнь артиста полностью подчинена жизни коллектива: и радости и горести — все вместе. Вместе в выходные, вместе на любые поездки, и, конечно, вместе встречаем каждый Новый год. Нас было мало, нам нельзя было ни болеть, ни травмироваться. С труппой ездил доктор Виктор Зюзин, которого я забрала из спорта, где он со мной работал, следовательно, знал все типичные болячки фигуристов. Могилевский закупил бог знает сколько лекарств и аппаратов для процедур, буквально целыми чемоданами и ящиками. Фигуристов же без конца преследуют простудные заболевания. И другой стандартный набор: хронически болит спина, плечи, голеностоп, колени. Артист попадает за кулисы мокрый и разгоряченный и должен там ждать следующего выхода, а за кулисами обычно сквозняки. Нужно сразу накинуть халат или что-то теплое, причем не испортив костюм. Весь холод со льда идет за кулисы, артист остывает за минуту, легко хватая любую инфекцию. Когда они, уставшие, выскакивают со сцены, первое, что им хочется, — сесть, а этого категорически нельзя делать.

То, о чем я рассказываю, и для них и для меня абсолютно новое, непознанное, то, с чем ни они ни я не сталкивались в спорте. И хотя о сквозняках, о холоде за кулисами говорилось тысячу раз, но за всеми не уследишь, они же артисты. Без конца бегать и накрывать их одеялами, конечно, невозможно.

Замен у нас не существовало, весь спектакль был поставлен на четырех солистов и без второго состава. Я беспокоилась, — это моя постоянная головная боль, что других хороших артистов я вроде бы не выделяю. Но «Спящая красавица» позволяла иметь дивертисменты для всех, каждый мог станцевать большую партию. И все-таки основные герои — это Инна Волянская, Валерий Спиридонов, Оля Воложинская и Леня Казнаков.