Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник - Юрий Вяземский Страница 53

Руввим кивнул, и Закхур продолжил:

— В ответ на замечание товарища Фамаха, сделанное в форме вопроса, Назарей заявил, что Сын Человеческий есть Господин субботы.

— Если бы только это, — по-прежнему улыбаясь, перебил его Руввим. — Назарей сперва сравнил своих учеников с царем Давидом, который ел хлебы предложения у первосвященника Авиафара. Потом заявил, что нынешние священники тоже нарушают субботу, когда совершают субботнюю службу. А затем объявил самого себя Господином субботы… Вы поняли, товарищи? Сказано ясно: сообщники Назарея — священники и цари, а сам он — никак не менее Мессии, ибо Сын Человеческий — это Мессия. А Господином субботы лично я назвал бы одного Господа Бога!

— Наш великий учитель отец Гиллель, — заговорил Ариэль, — не уставал повторять, что милосердный Господь всегда и ежедневно печется и заботится о людях, не различая дней, обычных и субботних. У отца Гиллеля есть прекрасное толкование на сто тридцать пятый псалом…

— Знаю, знаю, — нетерпеливо перебил его Руввим. — Гиллель также говорил, что не человек создан для субботы, а суббота — для человека… Мне прекрасно известны либеральные и, я бы сказал, попустительские взгляды вашей школы на исполнение субботы. Но нет у нас теперь времени на богословские дискуссии и на толкования псалмов, какими бы замечательными они ни были… Я вот на что хочу обратить ваше внимание товарищи и дорогие друзья мои! Назарей и его приспешники не просто нарушают субботу. Они специально устраивают провокации, глумятся над нашими священными правилами, оскорбляют чувства верующих иудеев!

— Привести два оставшихся эпизода? — смиренно но быстро и услужливо спросил Закхур.

— Отстань ты со своими эпизодами! — свирепо воскликнул Руввим и даже рукой взмахнул, как муху отгоняя. — Смотрите: он изгоняет беса из Фаддея, сильного беса, которого никто не мог изгнать и который долгие годы терзал сына нашего хоразинского товарища. Благое дело делает? Вне всякого сомнения. Действительно, только словом изгоняет. Но зачем он это делает в субботу? Он что, никак не мог этого сделать днем раньше или днем позже?! Далее, — возбужденно продолжал Руввим, словно специально потупив взгляд, чтобы никого не царапать колючими глазами, — он исцеляет паралитика в Вифезде, человека, который тридцать восемь лет — я специально узнал и проверил, — тридцать восемь лет, говорю я вам, страдал и находился в болезни! Чудесный поступок! И Богу надо молиться за такого врача и целителя. Но опять-таки спрошу я вас: зачем исцелять его именно в субботу, смущая народ и искушая верующих людей?! И если так уж приспичило исцелить его именно в субботу, зачем ты велишь несчастному таскаться по всему городу, нося за собою постель и тем самым совершая отвратительную и вопиющую для субботы работу, за которую в древности побивали камнями?! Зачем в субботу шляться по полям с голодными своими оборванцами, которых, к слову сказать, он обильно и сытно кормит, а тут, словно нарочно, лишил завтрака, чтобы они с голодухи принялись рвать колосья?! И далее… В Иерусалиме, на празднике Кущей, в последнем эпизоде, который не успел нам доложить Закхyp, смотрите, что делает стервец! Я сам был свидетелем. Он исцеляет слепого от рождения. Снова в субботу. Теперь за ним уже идут толпы людей, которых он совратил своим презрением к священной субботе. Ивот, они бродят за ним, как дикие ослы, потому что у правоверного иудея весь скот в святую субботу стоит и покоится. А он, увидев слепца — я уверен, что он его специально присмотрел накануне, потому что слепец всегда стоит на одном и том же месте! — увидев слепца, Назарей воздевает руки, нагло объявляет, что, дескать, он послан самим Богом, что он — «свет миру», понимаете?! И не словом теперь воздействует, не простым возложением рук… Он плюет на песок, несколько раз плюет, и долго растирает, делая кашицу. И этой кашицей начинает мазать глаза слепому. Один раз мажет, другой, третий… И эдак долго и старательно работает! В субботу! А люди смотрят на него в восхищении! Плевать им на Закон, когда этот «свет миру» плюет и работает! Они уже давно измазаны грязью осквернения и мерзостью греха, как измазано слюной и песком лицо слепого!

Руввим замолчал. И все некоторое время молчали, словно передыхая после ревностного напора своего соратника и товарища. Затем согласитель Матфания спросил:

— Так, стало быть, тенденциозно нарушает субботу чтобы оскорбить чувства верующих?

Руввим в ответ не то кивнул, не то дернул головой.

— А как ты считаешь, товарищ Ариэль? — спросил Матфания.

— Я считаю, что если председатель контрольной комиссии захочет обнаружить тенденцию, то он ее непременно обнаружит в чем угодно, и даже там, где ее нет, — ответил усталый фарисей-аристократ.

Матфания с испугом посмотрел на Руввима. Но тот вдруг расслабился, склонил голову к плечу и, ласково глядя на Ариэля, кротко велел Закхуру:

— А ты, друг, прочти товарищу Ариэлю те конструктивные замечания, которые «хлеб жизни», «свет миру», «пастырь добрый» и «сын божий» высказывает в адрес фарисейской партии?

— Какие замечания? — растерялся Закхур и на короткое мгновение утратил свое годами вырабатываемое смирение. — Ты хочешь сказать: злобные нападки и клеветнические измышления?!

— Я всегда говорю то, что хочу сказать. И если у тебя есть уши, ты должен был расслышать, как я только что сказал: «конструктивные замечания»… Я видел, ты их недавно систематизировал и нумеровал. Их и зачитай товарищу Ариэлю… Только читай без всяких уклончивых словечек, типа «якобы», «дескать». Как Назарей говорил, так и читай.

Закхур сразу вернул себе смирение и стал зачитывать:

— Девять обвинений… прости, замечаний. На празднике Пурим он заявил, что фарисеи не знают Бога и не имеют Его в своем сердце. В Галилее на обеде у товарища Хурима, который пригласил его, он утверждал, что фарисеи и книжники не радят о любви Божией. На празднике Кущей он изрек, что мы не можем знать Бога, потому что мы его, Назарея, не знаем. Таково первое обвинение.

— Не знаешь ты Бога, Ариэль. И не носишь Его в сердце твоем, — сказал Руввим, ласково глядя на собрата-гиллельянца.

— Второе обвинение и замечание, — продолжал Закхур. — В Галилее он неоднократно обвинял нас в том, что мы якобы… прости, что мы нарушаем великие заповеди Моисея ради предания старцев. А в Иерусалиме на Кущах заявил, что никто из нас по Закону не поступает и Закона не чтит.

— «Никто». Ай-ай-ай, — сокрушенно покачал головой Руввим. — Значит, и наш Ариэль — беззаконник?!

— Третье, — продолжал Закхур. — В Вифсаиде, когда товарищ Руввим впервые сделал Назарею замечание относительно омовений и чистоты рук перед едой, он обозвал нас лицемерами. А в Капернауме и потом в Магдале, как следует из донесения товарища Симеона, он обозвал всех фарисеев, независимо от школ их, «родом лукавым и прелюбодейным».

— Оказывается, ты — лицемер и прелюбодей! — удивился Руввим, испуганно глядя на Ариэля. — А я всегда считал, что ты человек искренний и добродетельный.

На обеде у товарища Хурима Назарей заявил, что внутренность наша, цитирую, «исполнена хищений и лукавства», — прочел Закхур. А Руввим воскликнул: