Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник - Юрий Вяземский Страница 54

— Ты ведь тоже там был, Ариэль, на этом обеде! С мерзкой своей внутренностью!

— На том же обеде, — продолжал Закхур, — он сравнил нас со скрытыми гробами, над которыми люди ходят и не знают того.

— Какая гадость! — воскликнул Руввим и сделал брезгливое лицо. — Стоит только человеку дотронуться до тебя, как он тут же оскверняется, потому что внутри тебя — гниль и тлен и мертвые кости!

— В Вифсаиде он сказал своим ученикам, и громко сказал, чтобы народ слышал, и пальцем указал на товарищей Руввима, Ариэля, Фамаха и на меня, смиренного и грешного, — он сказал про нас: «Оставьте их, они — слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму».

— Все упадем. Обязательно, раз мы слепые. И школа Гиллеля с нами тоже провалится, — тяжко вздохнул Руввим.

— Я привел вам подряд четвертое, пятое и шестое обвинения, — уточнил Закхур. — А седьмое обвинение я еще не успел обработать и систематизировать, потому что тут много деталей и в разное время оно утверждалось… Но я кратко доложу вам по памяти. За наши прегрешения перед Богом и Законом Назарей неоднократно обещал нам суд. И нашими судьями, по его словам, будут Моисей и царица южная. Судить нас будут за ту кровь, которую мы якобы пролили от Авеля до Захарии. А также за то, что мы, дескать, возводим хулу на Святого Духа. Хула эта нам особенно не простится, и мы умрем во грехах.

Руввим уже ничего не говорил, сокрушенно качал головой и даже на словечки «якобы» и «дескать» внимания не обратил. А Закхур уже подошел к концу доклада и сказал:

— Он нас несколько раз назвал порождениями ехидны. Это восьмое оскорбление. А девятое… Вы все слышали, как на празднике Кущей он при стечении народа объявил: «Вы не дети Бога, отец ваш — дьявол!»

Смиренный и от смирения своего словно сгорбленный, Закхур теперь еще сильнее согнулся над столом и над пергаментом и со страхом посмотрел на своего начальника — председателя контрольной комиссии товарища Руввима.

А тот вдруг принялся гладить «горбатого» фарисея и громко шептать ему на ухо:

— Я что-то не так доложил? — почти шепотом спросил Закхур.

— Молодец, мой мальчик! Доложил прекрасно. А теперь молчи, молчи. Давай послушаем, что теперь возразит нам товарищ Ариэль, который, как мы только что выяснили, тоже сын дьявола и ехидны.

Всё время, пока Закхур докладывал, а Руввим комментировал и ерничал, Ариэль сохранял молчание, задумчиво смотрел то на Закхура, то на Руввима, но так, словно не видел их.

— Ты первым начал, — глухо произнес Ариэль, еще не вернувшись из той дали, в которую так грустно уставился. — Ты при народе обвинил Иисуса в том, что он лечит и спасает людей силой бесовской. И будь я на его месте и кто-нибудь осмелился бы обвинить меня…

— Погоди, погоди, — прервал его Руввим и быстро спросил Закхура: — Я первым начал?

— Нет, — тотчас же бодро откликнулся смиренный фарисей. — Сначала на Пуриме он обвинил нас в безбожии. Затем в Вифсаиде он обвинил нас в нарушении заповедей в угоду Преданию. И лишь через несколько дней после этого ты наконец обличил его и объяснил людям, что Назарей действует силой бесовской. При этом ты не оскорблял его, называя сыном дьявола.

— Я помню, он тогда пытался объяснить вам, что вы не его обижаете и оскорбляете, — задумчиво продолжал Ариэль. — Вы в слепоте своей, в испуганном лицемерии с самим собой, в прелюбодеянии, если угодно, мыслей своих, которые, как глаза твои, Руввим, цепляются за мелочные правила и предписания и вожделенно не могут от них оторваться, — вы хищно и лукаво поносите ту великую силу, которую дал ему Господь, вы на нее клевещете, ее оскверняете, и за это вас, разумеется, ждет суд Моисея, о котором вы забыли, а царица Савская, язычница, помнит и потому явится на суд, чтобы судить забывчивых отступников…

— Ничего себе заявленьице! — искренне удивился Руввим, а на лице его появилась радостная улыбка.

— Вы следили за ним с того самого момента, когда он впервые пришел в Иерусалим. Вы отправили за ним соглядатаев. Ваши подручные на местах — в Назарете, Капернауме, Магдале, Хоразине — строчили еженедельные доносы. Затем вы явились в Галилею и стали искушать его мелочными вопросами, обвинили в бесовщине, стали требовать от него каких-то особых, небесных, знамений, науськивали на него народ, отвращали учеников его, запугивали его почитателей, как напугали Зеведея, как застращали и вынудили отречься от Иисуса Иаира, которому он дочь воскресил!.. Вы уже в Капернауме заставили Иаира произнести над ним незифаг — первую степень отлучения. Вы велели Симону не пускать его в Магдалу, словно он прокаженный. На Кущах вы договорились с храмовыми стражниками, чтобы они арестовали его и привели в синедрион. Вы схватили камни и хотели побить его. И вот тогда, потеряв терпение и увидев, что никакие разъяснения, никакие ласковые наставления и никакие мудрые проповеди на вас не действуют, он наконец сказал вам то, что он должен был сказать еще два года назад: вы не дети Бога, потому что отец ваш — дьявол. И исчез, словно растворился в воздухе, окутанный великой силой, которую вы хулили и которую дал ему Бог, Пославший его! И тогда вы произнесли над ним ниддуи — вторую степень отлучения. Вы бы и в Храм ему запретили являться, произнеся херем и окончательно исключив из общины, если бы наша школа тому не воспротивилась.

— Товарищи! Товарищи! — испуганно воскликнул Матфания, который уже давно перестал записывать.

— Замечательно! — в восторге произнес Руввим, глядя на Ариэля как на самого близкого и родного ему человека, которого сто лет не видел и вдруг встретил в тенистом саду возле прекрасного источника. — То, что ты сейчас сказал… Эти слова принадлежат фарисею? Мы только что слышали голос преданного слуги партии?

— Товарищи! Товарищи! Я вас умоляю!.. — Матфания всплеснул руками и даже вскочил со стула.

— Нет, милый мой контролер, — Ариэль наконец вернулся из своего далека и в упор посмотрел на Руввима, словно изливая и сбрасывая на него всю свою грусть и усталость, — око за око и зуб за зуб. Ты сам избрал эту манеру общения и вдруг стал обличать меня словами Иисуса. Вот и я, последовав твоему примеру, осмелился в самых общих чертах описать тебе — нет, не свои, конечно, а его, Иисуса, чувства по отношению к нам, правоверным фарисеям и преданным слугам партии!

Гулкое и ледяное молчание воцарилось в горнице. Тут раздвинулась занавеска, и в горницу вошел слуга. Он подошел к Матфании и тихо сообщил:

— Пришел тот человек, которого ты ждешь.

— А почему он не входит?! — радостно воскликнул испуганный хозяин.

— Он совершает очищение, — сказал слуга.

— Хорошо. Помоги ему. А потом веди сюда. Живее! Живее!

— Слушаюсь, — сказал слуга и вышел из горницы в прихожую, а оттуда — во двор дома.

Небо серело на востоке. Немного оставалось до рассвета.

Первый час дня