Тамбовский волк - Виктор Юнак Страница 54

И бросил косой взгляд на Подберёзкина. Но лицо последнего было всё ещё спокойным. Ухмыляться, правда, он уже перестал.

— Товарищ Коньков, чует моё сердце, что и там ничего не найдём, — вздохнул тот самый боец, у которого Коньков отнял лопату.

— Сердце, Денисенко, иногда тоже ошибаться может. Так-то! — произнёс Коньков и решительно направился на задний двор.

За ним последовали все бойцы и, естественно, хозяева.

Коньков, придя на место, остановился, сделал несколько шагов в одном направлении, затем в другом. Снова остановился, почесал затылок. Наконец, ткнул штык лопаты в землю и кивнул:

— Денисенко, копай здесь.

В этот момент лицо Подберёзкина перекосилось от злобы. Уловив это, Коньков понял, что попал в самое яблочко. Значит, не обманул их тот крестьянин, как его, бишь, зовут...

Денисенко стали помогать ещё двое бойцов и буквально через несколько минут один из них радостно, нервно заорал:

— Есть, товарищ начальник! Кажись, нашли!

Коньков победно посмотрел на вмиг побледневшего и сжавшего от злости кулаки Подберёзкина. Двое бойцов тут же сняли с плеча винтовки и передёрнули затвором, наведя стволы на Устина. В этот момент во двор вошёл и Фома Рябой, держа в руке наган.

— Ну, как успехи, товарищи продотрядовцы?

— Есть! Нашли мы зерно! Вона, где его прятал, кулачья морда, — наперебой закричали бойцы.

— Этим же хлебом скольких голодных рабочих и красноармейцев накормить можно, — подытожил Коньков. — Здесь же центнера три, не меньше.

Рябой глянул в раскопанную яму, где на раскрытой парусине переливалось отборное, одно к одному, пшеничное зерно.

— Я же предупреждал всех, Устин, что слов на ветер не бросаю, — повернулся Рябой к Подберёзкину. — Не сдал хлеб добровольно, значит, будешь наказан. Схватить его и отвести на площадь.

— Не дам! — закричала Нюрка и заслонила мужа своим тучным телом от подошедших к нему продотрядовцев.

— А вот это лишнее! — недовольно поморщился Рябой. — Бабьи истерики нам совершенно ни к чему, — Рябой навёл на Нюрку наган. — Лучше не перечь мне, Нюрка, не доводи до греха, я ведь и стрелить могу.

— Да знаешь ли ты, голодранец, что наш сын, Захарка, в Танбове не последний человек, — и не думала отступать Нюрка. — Ежели он узнает, что ты на его родителев руку поднял, он же тебя...

— Заткнись! — перебил её Рябой и, подойдя к ней, пытался оттащить её в сторону, но в следующий миг (он даже не понял, что произошло) он отлетел на несколько метров назад.

Это Устин со всего маху осадил Рябого кулаком. На мгновение воцарилась тишина, затем пришедший в себя Рябой вскочил на ноги и заорал, вытирая кровь с губы:

— Чего стоите, как истуканы! Вяжите его и тащите на площадь! Пороть его будем! Привселюдно пороть.

Как ни силён был Подберёзкин, но справиться с десятком вооружённых мужиков и ему было не под силу. Даже выскочивший из дому сын ничем не смог помочь отцу. Подберёзкина повели со двора. Нюрка завизжала и бросилась за ним, повисла на руке у Рябого, но тот стряхнул её, даже не остановившись. Сын подбежал к матери, помог ей подняться. Лицо у Нюрки вдруг посуровело, глаза остались сухими. Она перекрестила уводимого мужа и повернулась к сыну.

— Седлай Звёздочку, Никитка. Едем в Танбов к Захарке. Надо отца выручать. А я пойду пару курочек зарежу для Захарки и жены его.

— Да, да, маменька.

Никита побежал в конюшню, задал гнедой кобыле с ослепительно белым пятном на лбу овса и погладил её по холке.

— Ешь, Звёздочка! Нам с тобой дальний путь предстоит.

Мать и сын Подберёзкины мчались всю ночь, едва не загнав любимую кобылу, но в Тамбов прибыли уже засветло и натянули вожжи, телега остановилась у старого, деревянного двухэтажного дома, где в квартире на первом этаже жил Захар Устинович Подберёзкин, член губкома РКП(б).

Между тем события в Вернадовке шли своим чередом. После обнаружения припрятанного зерна у Подберёзкина, нашли излишки ещё у двух хозяев. Ещё четверо решили не рисковать и сами привезли по пять мешков зерна к месту сбора. И только Антипов не шелохнулся. У него ещё раз перерыли весь двор, но зерна так и не нашли. Впрочем, Рябой был доволен и таким уловом. Это даже больше, пудов на сорок-пятьдесят, чем он предполагал здесь найти. Им в Тамбове будут довольны. Но оставалось последнее, что нужно сделать в Вернадовке — наказать врагов революции, укрывателей излишков зерна. Нельзя давать слабину нигде, иначе потом на шею сядут и никакого зерна нигде больше не найдёшь. Смущала Рябого лишь опустившаяся на землю темень. Опасно оставаться в деревне на ночь, но ещё опаснее с таким грузом отправляться в путь: говорят, бандитами кишат здешние леса, да и местные, зная все тропинки и обходные пути, просто так свой хлеб не отдадут — встретят и обложат в лесу, как дичь какую. Да, к тому же, небо опять затянули тучи. Того и гляди снова пойдёт дождь.

Рябой вышагивал вдоль подвод, груженных зерном, и покручивал свой маленький рыжий ус. Бойцы продотряда были настороже: глядели по сторонам, винтовки держали в руках и на взводе. Наконец, он принял решение: выпороть укрывателей сейчас, у подвод оставить усиленную охрану, а чуть начнёт светать, тут же отправиться в путь.

— Коньков! — приказал Рябой. — Готов плети! И народ созывай. Пусть видят, как советская власть наказывает тех, кто ей противодействует.

Коньков побежал выполнять приказ. Услышав слова Рябого, зашумели крестьяне, закрытые в бывшем помещичьем хлеву и дожидавшиеся своей участи. Руки у них были связаны, но ноги свободны. Половина из них были босы.

Не много желающих пришло поглазеть на расправу. Но это не смутило Рябого.

— Выводи, — кивнул он часовому у хлева.

Выводили по одному. Каждого привязывали к дереву. Когда всё было готово, Рябой первым подошёл к дереву, к которому привязали Подберёзкина и ухмыльнулся.

— Ну что, Устин? Вот и поквитаемся.

— Ой, смотри, Фомка. Как бы потом и мне должок не пришлось отдавать, — огрызнулся Подберёзкин. — Я ведь не люблю быть должником.

— А вот и проверим! Г-гэх-х!

Рябой размахнулся со всей силы и приложил плеть к спине Подберёзкина. Тот лишь глухо замычал, прикусив губу.

— Чего ждёте? Приступайте! — прикрикнул на своих Рябой и, ещё раз приложившись к спине Подберёзкина, отступил, уступая место одному из бойцов.

Завыли жёны и сёстры, стоявшие чуть поодаль, мужики сняли шапки и опустили головы. О подобных экзекуциях сюда слухи доходили. Мужики даже нашли какое-то противоядие от стегания кнутом: они надевали на тело по четыре-пять рубашек. Впрочем, и это спасало не надолго — от сильных ударов рубашки рвались и плеть всё равно достигала кожи.

Увидев в окне мать с братом, Захар Подберёзкин обрадовался. Растолкал жену, наказал ей самовар ставить на плиту, а сам, накинув на ночную рубашку кожаную куртку, пошёл открывать дверь.