Гудериан - Кеннет Максей Страница 54

Окончательное решение могло быть принято лишь после посещения Гитлером штабов всех групп армий по очереди, чтобы прощупать мнения фон Лееба, фон Бока и фон Рундштедта и при этом воздействовать на них своим авторитетом. Он преследовал цель посеять семена несогласия, которое могло бы подорвать их веру в Гальдера и ОКХ – коварная тактика игры на сложностях взаимоотношений в среде высшего генералитета, на их взаимных обидах и зависти к успехам других. Гитлер хотел добиться своего, используя умение завораживать, подчинить себе каждого, и совершенно выпускал из виду, что этим самым нарушалась целостность стратегии, которую он сам и провозгласил.

4 августа Гитлер побывал в штабе Бока. Ходили слухи, что во время этого посещения заговорщики во главе с начальником оперативного отдела, полковником Хеннингом фон Тресковым, которому помогал его адъютант Фабиан фон Шлабрендорф, адвокат, и еще два адъютанта, планировали арестовать Гитлера, надеясь положить начало цепной реакции протеста против его режима. Об этом смехотворно дилетантском плане (если таковой в действительности существовал) упоминается в книге Шлабрендорфа «Офицеры против Гитлера», вышедшей в свет в 1946 году, однако ничего не говорится в его следующей книге, изданной в 1965 году. План не удался якобы по причине, что в последний момент заговорщики решили – им не справиться со слишком сильной охраной Гитлера. Утверждают также, что Тресков пытался втянуть в заговор Бока, но тот согласился поддержать заговорщиков только в том случае, если план увенчается успехом. Уилер-Беннет в своей книге «Немезида власти» предположил, что Гудериан был осведомлен о заговоре Трескова, но, согласившись с целями Гитлера, сделал его осуществление невозможным. История, однако, на стороне Гудериана, отрицавшего все, что в 1946 году написал о нем Шлабрендорф, в то время как книга последнего пестрит неточностями и информацией из вторых рук. Например, Шлабрендорф утверждал, что Бок не хотел идти на Москву, а требовал перейти к обороне, в то время как Гудериан был более заинтересован в Украине: оба утверждения в значительной мере опровергаются дневниками, преданными гласности в печати, и личными воспоминаниями участников тех событий. Все указывает на то, что Гитлер разговаривал с каждым главнокомандующим наедине, и никто в точности не знает, о чем при этом шла речь, однако нет никаких данных в поддержку версии Шлабрендорфа.

В действительности же известно, что единственным человеком, с которым Гудериан в тот момент не соглашался по вопросу стратегической важности, был Гот. Спорили они о дате начала наступления на Москву. По расчетам первого выходило, что войска будут готовы к 15 августа, второй был более осторожен в своих оценках, предпочитая 20-е число. Все зависело от темпов ремонта танков. К тому же, Гот и Гудериан расходились и по поводу того, какими могут оказаться последствия захвата Москвы. По мнению Гудериана, оккупация советской столицы явилась бы сама по себе фактом, достаточным, чтобы вызвать крах сталинского режима. Бок, однако, считал, что: «Россию могут завоевать только русские в результате гражданской войны и образования правительства национального освобождения».

В разгар войны полевому командиру не до абстрактных политических теорий. Снедаемый нетерпением, Гудериан рвался в бой и после совещания вернулся на фронт и стал готовить свою группу к наступлению на Москву, которое, по его расчетам, должно было начаться очень скоро. Несколько лаконичных приказов по штабу, и он опять едет на передовую и руководит операцией, о которой затем пишет Гретель: «Я сражался у Рославля, занял город, взял 30000 пленных, 250 пушек и много других трофеев, включая танки… Неплохой успех. Однако по-прежнему в мои дела вмешиваются [речь идет о Боке, которому Гудериан тогда подчинялся напрямую] и заставляют гонять танки туда-сюда, уничтожая их бесцельными переходами. Просто отчаяние! Как мне бороться с этим идиотизмом, не знаю. Помощи нет ниоткуда… Три дня назад мне было приказано явиться к фюреру с докладом о положении с танками. Мнение ОКБ и группы армий не совпадает с моими идеями, несмотря на то, что фюрер выразил мне свое полное понимание. Как жаль! Как жаль!»

В высших штабах, куда не долетали звуки канонад и ружейных перестрелок, и где время в какой-то степени теряло свое значение, шли долгие дебаты о будущей стратегии. Сезон, удобный для ведения боевых действий, истекал. Единственными, пожалуй, кто приветствовал это относительное затишье, были работники тыловых служб, использовавшие его для восстановления боевой мощи передовых соединений и создания запасов снарядов, патронов и прочего снаряжения у линии фронта. Главную пользу из данной паузы извлекли, разумеется, советские войска, получившие передышку для приведения своих подразделений в порядок и перегруппировки. При несбалансированности инициатив бездействие отражается на самообладании и настроении военачальников гораздо более отрицательно, нежели нервное напряжение боя на солдатах. Особенно губительно оно сказывалось на Гальдере, психика которого подвергалась невероятной нагрузке. Кому, как не ему, было лучше знать, что устаревшая стратегия означала для Германии смертельный приговор. Начальник генштаба мыслил и боролся почти в невыносимых условиях. Он оказался в центре водоворота из предложений и контрпредложений, однако не обладал полномочиями и способностями для их реализации. ОКВ либо подвергало его оскорблениям, либо откровенно игнорировало, а главнокомандующий сухопутными силами, чей авторитет в ОКВ был окончательно подорван, слишком часто отказывался от уже согласованной позиции по тому или иному вопросу и оставлял его в одиночестве. Бессилие Гальдера стало очевидным его обеспокоенным коллегам на более низких уровнях, и те начали терять уверенность. Этот генерал с чрезвычайно взвинченными нервами, с радостью принявший бы участие в дебатах, где каждый аргумент подвергался бы беспристрастному с точки зрения военной науки анализу, теперь начал терять самообладание. Спор, увязающий в трясине извилистых и лицемерных политических маневров Гитлера, приводил Гальдера в отчаяние.

Гудериан всего-навсего хотел продолжать движение, поскольку в этом, по его мнению, состояла суть танковой тактики и главная движущая сила победы. 12 августа он писал: «Не хотел бы я оставаться в этом районе [Рославль] осенью: здесь не очень уютно… ожидание всегда влечет за собой опасность потери мобильности и перехода к позиционной войне: это было бы ужасно», – то, что тревоги верховного главнокомандования ему были слишком хорошо известны, Гудериан доказал в письме от 18-го августа:

«Ситуация плохо сказывается на войсках, потому что каждый ощущает отсутствие гармонии. Это результат нечетких приказов и контрприказов, отсутствия директив иногда в течение целых недель… мы упускаем столько возможностей. Однако это особенно досадно, когда известны причины. Скорее всего, их не удастся устранить в ходе этой войны, которую мы выиграем несмотря ни на что. Такова природа человека в великие моменты, и великие люди не исключение. Не придавай значения тому, что обо мне много говорят. Все это преувеличено, люди привыкли делать из мухи слона».

О Гудериане действительно говорили – о его непреклонности, с одной стороны, но еще более громко о его достоинствах. В небольшом круге влиятельных людей складывалось мнение, что держать Гудериана в нижних эшелонах командования непозволительное расточительство. По крайней мере, так казалось полковнику Гюнтеру фон Белову, адъютанту Гитлера от люфтваффе, рьяному почитателю Гудериана. Ему, как и многим другим, было ясно, что плохие отношения между фон Браухичем и Гитлером вели к катастрофе, и что Гудериан, к которому Гитлер питал гораздо большее уважение, – самая подходящая замена. В этот момент, действуя интуитивно, фон Белов предложил майору Клаусу фон Штауффенбергу, сотруднику ОКХ, посетить 2-ю танковую группу и самому оценить, подходит ли Гудериан в качестве кандидатуры на пост главкома сухопутных сил. Штауффенберг, как и большинство тех, кто бывал наездами у Гудериана, вернулся, совершенно очарованный им, и оба конспиратора стали искать пути привлечения внимания фюрера к соответствующим качествам Гудериана. Примерно в то же время на предложение занять пост главкома Гудериан ответил, что «последовал бы этому призыву» 9.