Гудериан - Кеннет Максей Страница 55

Фон Белов говорит, что Либенштейн, начальник штаба Гудериана, вероятно, знал об этом плане, хотя полковник Шмундт оставался в неведении. Судя по записям в его дневнике, Барзевиш тоже был в курсе дела 10, но был ли проинформирован об этом Гальдер – этот вопрос остается открытым, хотя начальник оперативного отдела генштаба, полковник Хойзингер был поставлен в известность и, возможно, обсуждал эту проблему со своим шефом. Я думаю, Гальдер, скорее всего, знал. Конечно, его последующие отношения с Гудерианом и теми, кто поддерживал генерала-танкиста, предстают в ином свете, если принять это предположение за факт, потому что вплоть до середины августа Гальдеру было не за что благодарить Браухича, но имелись все основания испытывать благодарность к Гудериану, помимо растущего разочарования по отношению к Гитлеру, поведение которого становилось все более капризным и непредсказуемым.

Дело было не только в том, что главнокомандующий сухопутными силами полностью утратил свой авторитет. Поколебался также престиж фюрера, которому теперь становилось все труднее убеждать сомневающихся своим краснобайством. Все чаще ему приходилось прибегать чуть ли не к угрозам и действовать в приказном порядке, чтобы преодолеть сопротивление тех, кто придерживался иных точек зрения. Союзником Гитлера здесь выступила прусская дисциплина, помогавшая подчинять инакомыслящих своей воле. Каждое поражение, каждое проявление слабости укрепляло Гитлера в мысли, что он должен посильнее натянуть диктаторские вожжи. А поскольку ближайшие соратники и подхалимы, как правило, поддакивали, а несогласных держали на расстоянии, ему удалось сформулировать и привести в действие уродливые идеи, возникшие на базе ложных или эфемерных посылок. Все это часто выражалось в следовании ошибочной политике. Например, ограниченные операции, которые проводил Гудериан в промежуток времени между приходом в Смоленск и выработкой новой стратегии, совпали по времени с предложением Гитлера отойти от принципа обеспечения победы через стремительные, мобильные операции, заменив их мелкими акциями местного значения, аналогичными позиционной войне. Операции проводились с целью занять территорию, что само по себе имело второстепенное значение. Эта концепция, одобренная Гальдером и принятая Боком в качестве временного средства для поддержания ограниченной мобильности, привела к бесполезному наступлению на Гомель, предпринятому 2-й армией. В адрес 2-й танковой группы полетели радиограммы с просьбой оказать помощь, давшие Гудериану основание 18-го августа пожаловаться на ворох неясных приказов и контрприказов. Либенштейн язвительно заметил: «В войсках, должно быть, думают, что мы сошли с ума», – и в своем дневнике 15 августа он записал, что эти шаги «…не могут завести во фланг или тыл к противнику». 20-го августа в связи с тем, что командование продолжало держать танки на передовой, вместо того, чтобы заменить их пехотой и дать им возможность подготовиться к выполнению следующей крупной задачи, он опять писал: «В конце концов, эта группа армий, похоже, собирается наступать по обеим сторонам дороги Рославль-Москва. Дальнейшее отклонение на юг невозможно». Гудериан, знавший, что этот приказ поступил через ОКХ из ОКВ, тем не менее, сопротивлялся. Либенштейн цитирует слова Гудериана, сказанные им 22 августа, о том, что посылать танковую группу в этом направлении – «преступление». Но когда 2-я армия, понукаемая Боком, отклонилась в южном направлении, Гитлер, наконец, решился и твердо высказался за нанесение мощного удара на Киев. Примерно в то же самое время, 18 августа, Браухич и Гальдер поставили свои подписи под документом, в котором требовали наступления на Москву.

План, представленный Браухичем и Гальдером, тем не менее, являлся компромиссным, так как оставлял фланкирующим группам армий достаточно сил и ресурсов, чтобы достичь главных целей, поставленных перед ними. Гитлер, отклонив этот план, дал ответ политика. Он обвинил ОКХ в том, что оно слишком поддалось влиянию трех главнокомандующих группами армий. Гальдер еще раз предложил Браухичу идею совместной отставки, но главком опять отклонил ее. Он знал, что в основе этой политики лежит оппортунизм чистейшей воды. Группа армий «Центр» лишалась танковой группы, которая должна была помочь группе армий «Юг» завершить гигантское окружение советских армий, защищавших Украину. В итоге Браухич пошел по пути наименьшего сопротивления.

Гальдер упрямо стоял на своем. Он созвал еще одно совещание в штабе группы армий «Центр», на котором присутствовали командующие армиями и танковой группой. Гудериан страстно и убедительно доказывал ошибочность поворота его группы на юг, указывая на значительные трудности, которые неизбежно возникнут перед тыловыми службами, и особый упор делал на усталость личного состава и износ техники. Некоторые солдаты, сказал Гудериан, уже забыли, что значит отдых. Затем оживил призрак зимней кампании, которую разработчики плана «Барбаросса» не предвидели, и к которой армия оказалась совершенно неподготовлена. По сути дела, он сказал, что Киевская операция реальна, но ее проведение сделает невозможным наступление на Москву, и зимняя кампания станет неизбежной. Это в точности совпало с мнением Гальдера и Бока. И тогда фон Белов предложил Боку, чтобы Гудериан отправился вместе с Гальдером к фюреру и предпринял последнюю попытку убедить того изменить свое решение. Этот план Гальдер охотно принял, тем более, он тоже был убежден, что Гудериан мог преуспеть там, где потерпел поражение Браухич. Представляется вполне вероятным, что в тот момент Гальдер поддерживал кандидатуру Гудериана на пост Браухича.

Все аспекты визита Гудериана в Растенбург, состоявшегося 23 августа, имеют спорные толкования. Впрочем, здесь нет ничего удивительного, ведь речь идет о поворотной точке кампании. Либенштейн пишет в своем дневнике 23 августа (эта запись сделана вскоре после данного события, очевидно, с намерением защитить репутацию Гудериана):

«Командующий вылетел вместе с начальником генерального штаба с целью не дать повернуть танковую группу на юг. По возвращении, он говорит, его встретил главнокомандующий Браухич со словами: «Приказ наступать на юг уже отдан. Теперь только остается решить, как».

В «Воспоминаниях солдата» Гудериан размышляет о своей встрече в тот вечер с Браухичем, запретившем, как он пишет, упоминать при фюрере о Москве. Спрашивается, знал ли Браухич о плане сместить его? Видимо, нет, но Гудериан далее говорит, что в беседе с фюрером (на которой не присутствовали ни Браухич, ни Гальдер) тема наступления на Москву все же оказалась затронута, и он всячески отстаивал эту стратегию в противовес наступлению на Киев. Гитлер в присутствии Кейтеля, Йодля и Шмундта привел экономические, политические и военные аргументы в пользу захвата Украины и нейтрализации Крыма, добавив снисходительно: «Мои генералы совершенно не разбираются в экономических аспектах войны». Его свита согласно закивала головами. Выслушав эту тираду, Гудериан, не имевший какой бы то ни было поддержки, решил, как пишет Либенштейн: «…что он не может спорить с главой государства в присутствии всех этих высокопоставленных лиц о деле, решение по которому уже было принято». Наверное, не лишним было, если бы Гудериан упомянул и еще об одном факте, оказавшим на него сдерживающее влияние: под угрозой оказались перспективы стать главнокомандующим и, возможно, спасти Германию. Ссора с Гитлером в такой момент свела бы подобную возможность к нулю. Но, ограничившись осторожными возражениями, он мог еще больше расположить к себе фюрера и значительно повысить свои шансы. К огромному сожалению, именно таков был характер отношений старших германских генералов с Гитлером. Когда встал вопрос дилеммы взаимного доверия, они были склонны выторговывать уступки в надежде улучшить в будущем свой статус, и каждый раз эти надежды рушились. Страдали все, но, в конечном счете, наибольший ущерб несли армия и Германия.