Горечь войны - Найл Фергюсон Страница 56

Почему сражалась Англия

Неудивительно, что в этих условиях французское и российское правительства начали давить на Грея, требуя прояснить позицию Великобритании 64. Франция считала, что если Грей “публично объявит, что Англия в случае конфликта… придет на помощь Франции, то войны можно будет избежать” 65. Но Грей, несколько дней пытавшийся намекнуть на это Лихновскому, знал, что он не в состоянии единолично дать такое обязательство. Правда, “ястребы” из МИДа указывали, что (по выражению Кроу) Антанта “выковала” “духовные узы” и поэтому “мы должны сразу же отдать приказ о мобилизации армии” (слова Никольсона) 66. Однако Грей (с 1911 года это неоднократно подтверждалось) был не в состоянии действовать без поддержки коллег-министров и своей партии, не говоря уже о призрачной силе, к которой часто апеллируют политики, – о силе “общественного мнения”. И было далеко не ясно, может ли он положиться на кого-либо для оправдания публичного обещания военной помощи Франции. В итоге решили не принимать никакого решения, “поскольку, [как выразился Герберт Сэмюел,] если обе стороны не знают, что предпримем мы, то обе не пожелают рисковать” 67. Самое большее, что мог сделать Грей, – это повторить Лихновскому частным образом (“чтобы впоследствии не упрекнули в вероломстве”), что “если [Германия] и Франция будут вовлечены [в конфликт], это вынудит английское правительство… быстро принять решение. Нельзя будет более оставаться в стороне и ждать” 68. Почему прежние заявления Грея не убеждали Бетман-Гольвега, а это впечатлило? А вот почему: впервые Грей дал понять, что действия англичан в поддержку Франции будут стремительными 69. Столь же сильное впечатление в Лондоне произвел призыв Бетман-Гольвега (прозвучавший незадолго до того, как он узнал о предупреждении, сделанном Греем Лихновскому) к англичанам сохранять нейтралитет: теперь намерение Германии напасть на Францию было очевидным 70. Но, хотя предложение немцев было резко отклонено, следующим шагом англичан не стало обязательство вмешаться в европейский конфликт, и распоряжения Черчилля по флоту 28–29 июля определенно не имели такого же смысла, как приказы о мобилизации сухопутных сил в континентальных странах 71. Напротив: Грей, сделав неофициальное предупреждение, явно смягчил официальный курс в отношении Германии, чтобы в последний раз привлечь внимание к идее четырехсторонних переговоров 72. Утром 31 июля Грей даже заявил Лихновскому:

Если Германия сможет выдвинуть разумное предложение, которое ясно укажет на то, что Германия и Австрия по-прежнему стремятся к сохранению мира в Европе, и если Россия и Франция согласятся с ним, то я поддержу такое предложение… но если Россия и Франция его не примут, правительство Его Величества снимает с себя ответственность за последствия.

“Разумное предложение”, которое имел в виду Грей, заключалось в том, что “Германия обязуется не нападать на Францию, если та в случае войны России с Германией сохранит нейтралитет [или хотя бы откажется отправить свои войска за границу]” 73. Даже пессимист Лихновский, слыша такое, начал думать, что “в случае вероятной войны Англия может занять выжидательную позицию” 74. Официальный Париж отреагировал с унынием. Вечером 1 августа Грей прямо заявил Камбону:

Если Франция не сумеет воспользоваться этим положением [т. е. предложением], то это потому, что она вступила в союз, сторонами которого мы не являемся и условий которого мы не знаем… Сейчас Франция должна самостоятельно принять решение, без учета поддержки, которую мы не в состоянии сейчас обещать… Мы не сможем предложить парламенту отправить на континент экспедиционные силы… пока не будут чрезвычайно сильно задеты наши интересы и обязательства 75.

Приватно сделанное Лихновскому предупреждение, как объяснил Грей Камбону, – “не то же самое, что… обещание Франции” 76. Грей оказался не готов дать бельгийскому послу гарантии даже в том, что “если Германия нарушит нейтралитет Бельгии, мы определенно поможем ей”, – хотя впоследствии правительство много рассуждало о соответствующем своем обязательстве 77.

Грей в те судьбоносные дни был связан внутриполитическими обстоятельствами. Как мы видели, многие либеральные политики и журналисты выступали резко против вмешательства 78. 30 июля 22 либерала – члена “заднескамеечного” Комитета по иностранным делам – через Артура Понсонби уведомили о том, что “любое решение в поддержку участия в войне в Европе встретит не только сильнейшее неодобрение, но и лишит правительства поддержки” 79. Асквит считал, что около 3/4 депутатов от его партии предпочитало “абсолютное невмешательство – любой ценой” 80. Кабинет министров это учел, и сторонники вмешательства в конфликт на континенте остались в явном меньшинстве. Девятнадцать человек, которые собрались 31 июля, можно разделить на три неравные группы: во-первых, на тех, кто (вместе с большинством партии) предпочитал, чтобы Великобритания немедленно объявила о своем нейтралитете (Морли, Саймон, Джон Бернс, граф Бичем, Ч. Гобхауз и др.), во-вторых, сторонники вмешательства (Грей и Черчилль) и, в-третьих, неопределившиеся (в том числе Маккенна, Холдейн, Сэмюел, Харкорт, квакер Джозеф Пиз и маркиз Кру, а также, вероятно, Ллойд Джордж и, конечно, сам Асквит 81). Морли решительно возразил против выступления на стороне России, и большинство явно было готово с ним согласиться. Однако угрозы Грея подать в отставку в случае “категорически бескомпромиссной политики невмешательства” оказалось достаточно для того, чтобы ситуация зашла в тупик 82. Кабинет министров согласился с тем, что “английское общественное мнение не позволит нам сейчас поддержать Францию… Нам нечего сказать в поддержку своей позиции” 83.

Ситуация сдвинулась с мертвой точки вечером 1 августа. Пока Грей играл в бильярд в клубе “Брукс”, Черчилль сумел убедить Асквита (после известия о том, что Германия объявила войну России) в необходимости отдать приказ ВМФ о мобилизации 84. Это лишь побудило Морли и Саймона на следующее утро пригрозить отставкой, а большинство – снова отвергнуть настойчивые призывы Грея открыто объявить о готовности вмешаться. В то судьбоносное воскресенье все, к чему удалось прийти на первом заседании, – это “если германский флот выйдет в Ла-Манш или Северное море, чтобы предпринять враждебные действия против французского побережья или судоходства, то английский флот обеспечит защиту в полной доступной ему мере” 85. Даже это заявление (далекое от объявления войны, если учесть, что подобные германские операции на море были крайне маловероятны) оказалось чересчур для главы Торговой палаты Джона Бернса: он подал в отставку. Герберт Сэмюел заметил, что “если так пойдет и дальше, с Асквитом останется Грей… и еще три [министра]. Думаю, все остальные подадут в отставку” 86.

В тот день за ланчем у Бичема семь министров (среди них Ллойд Джордж) выразили свои опасения относительно даже ограниченных приготовлений на флоте. Морли впоследствии заметил, что если бы Ллойд Джордж увлек за собой сомневающихся, то “кабинет, несомненно, в тот вечер пал бы”. Однако призыв Харкорта к Ллойд Джорджу “выступить от нашего имени” услышан не был 87. Если бы они знали, что Грей тайно передал Лихновскому предложение о французском нейтралитете в русско-германском вооруженном конфликте и что в то утро за завтраком у Асквита Лихновский расплакался, они смогли бы все это учесть 88. Морли, Саймон и Бичем присоединились к Бернсу, подавшему в отставку, после того, как Грей в тот вечер смог отстоять обязательства перед Бельгией с помощью угрозы уйти в отставку самому. Заместитель министра Чарльз Тревельян также подал заявление 89.