Горечь войны - Найл Фергюсон Страница 57

Почему правительство не пало? Асквит записал в дневнике, что Ллойд Джордж, Сэмюел и Пиз попросил отставников “не уходить или хотя бы отложить отставку” и те “согласились сегодня ни о чем не объявлять и занять свои обычные места в Палате [общин]” 90. Но почему в итоге ушли в отставку лишь Морли, Бернс и Тревельян? 91 Обычный и очень краткий ответ таков: Бельгия.

Конечно, МИД давно признал, что решение выступить на стороне Франции “далось бы легче, если бы германская агрессия… привела к нарушению нейтралитета Бельгии” 92. Позднее Ллойд Джордж и другие называли нарушение бельгийского нейтралитета главной причиной, склонившей их – и “общественное мнение” – к вступлению в войну 93. На первый взгляд этот довод неоспорим. Главной темой выступления Асквита 6 августа в Палате общин на тему “Во имя чего мы сражаемся?” стало взятое Англией “формальное международное обязательство” поддерживать нейтралитет Бельгии во имя закона и чести и “подтвердить тот принцип… согласно которому малые народы не должны подвергаться насилию” 94. Это же во многом обеспечило успех вербовочной кампании Ллойд Джорджа в Уэльсе 95.

Тем не менее есть причины для скепсиса. Как мы видели, МИД в 1905 году считал, что договор 1839 года не обязывает Великобританию отстаивать бельгийский нейтралитет “в любых обстоятельствах и любой ценой”. В 1912 году не кто иной, как Ллойд Джордж, выразил опасение, что в случае войны соблюдение англичанами бельгийского нейтралитета сделает блокаду невозможной. Заметим, что 29 июля, когда этот вопрос поставили на заседании кабинета министров, было принято решение ответить на германское вторжение в Бельгию исходя из “политики”, а не “договорных обязательств” 96. Тактика правительства, таким образом, заключалась в скрытых намеках немцам, что вследствие нападения на Бельгию английское общественное мнение может “перемениться”. Так, Грей на германские внешнеполитические маневры ответил предупреждением кабинета о том, что “в случае нарушения бельгийского нейтралитета… справиться с возмущением в обществе будет в высшей степени затруднительно” 97. При этом само правительство не захотело связать себя обязательствами. Неудивительно, что некоторые министры предпочли бы уклониться от выдачи гарантий бельгийцам.

Лорд Бивербрук вспоминал, как Ллойд Джордж (и некоторые другие) высказывался, что немцы могут “пройти лишь по дальнему югу” Бельгии и что это будет означать “незначительное нарушение нейтралитета. «Видите? – спрашивал он [указывая на карту]. Всего чуть-чуть. К тому же немцы целиком возместят ущерб»” 98. Многие ожидали (и неверно), что бельгийцы вообще не обратятся за помощью к англичанам, а в случае наступления германских войск через Арденны просто ограничатся формальным протестом. Призыв немцев 29 июля к невмешательству Англии ясно указал на их приготовления к вторжению в Бельгию. Но даже утром 2 августа (после того как Ягов отказался гарантировать бельгийский нейтралитет) Ллойд Джордж, Харкорт, Бичем, Саймон, Ренсимен и Пиз сошлись в том, что рассмотрят возможность участия англичан в войне лишь в случае “захвата Бельгии целиком”. Чарльз Тревельян придерживался той же точки зрения 99. Осторожная формулировка принятого в тот вечер решения кабинета, о котором маркиз Кру известил короля, гласила, что “значительные нарушения [бельгийского] нейтралитета поставят нас в положение, которое предвидел г-н Гладстон в 1870 году, в котором… нас вынудят действовать” 100.

Таким образом, полученные утром 3 августа известия о германском ультиматуме Бельгии принесли Асквиту некоторое облегчение. Требование Мольтке предоставить германским войскам право прохода через всю территорию Бельгии, ответ короля Альберта I, что Бельгия намерена сопротивляться любому нарушению своего нейтралитета, и начавшееся на следующий день вторжение, по словам Асквита, очень “упростили дело”: это позволило Саймону и Бичему отозвать прошения об отставке 101. Запоздалые попытки Мольтке и Лихновского гарантировать территориальную целостность Бельгии после войны (как и циничная ложь немцев о вступлении в Бельгию французских войск) оказались напрасными 102. Когда Бетман-Гольвег пожаловался Гошену, что “Англия намерена воевать… ради бельгийского нейтралитета” – “из-за клочка бумаги” (un chiffon de papier), – он не увидел главного. План Шлиффена, предполагавший наступление через всю территорию Бельгии, в Англии помог устоять правительству либералов 103.

Тем не менее кабинет министров убедила не столько угроза Бельгии, сколько опасность для самой Англии, которая (как настаивал Грей и “ястребы” из МИДа) возникла бы в случае падения Франции. Это следует из записки Асквита от 2 августа (адресованной его любовнице Венеции Стэнли), в которой он перечислил шесть основополагающих принципов. Английские “обязательства Бельгии воспрепятствовать ее занятию и поглощению Германией” значатся лишь под № 6. Важнее пункты № 4 и 5: хотя Англия не принимала на себя обязательство оказывать помощь Франции, “британским интересам не отвечает утрата Францией статуса великой державы” и “мы не можем допустить, чтобы Германия пользовалась Ла-Маншем как базой для нападения” 104. А главным аргументом в знаменитой речи Грея, произнесенной 3 августа в Палате общин (до того, как пришло известие о германском ультиматуме Бельгии), стал следующий: “Если Франция проиграет в борьбе не на жизнь, а на смерть… то не думаю, что… мы окажемся в том положении, в котором сможем решительно применить силу, чтобы… весь запад Европы не подпал… под власть одной-единственной державы” 105. Стратегический риск невмешательства (изоляция, отсутствие союзников) перевесил риск вступления в войну. В частной беседе на следующий день Грей выразился так: “Бельгией это не закончится. После нее придет очередь Голландии, а после – Дании… Англия утратит свое нынешнее положение, если позволить Германии занять в Европе доминирующее положение”. Германская политика, заявил Грей министрам, указывает на то, что эта страна – “агрессор столь же опасный, как Наполеон” 106. Это убедило Харкорта и остальных колеблющихся. 5 августа Грей объяснил:

Я исходил не из обязательств… которых нет… Но вот три главные потребности Англии, которые я не мог игнорировать:

1. Германский флот не должен завладеть (при условии нашего нейтралитета) Северным морем и Ла-Маншем.

2. Немцы не должны захватить и оккупировать северо-запад Франции, побережье которого лежит против нашего.

3. Немцы не должны лишить Бельгию независимости и в дальнейшем не должны занять Антверпен. Это представляет для нас вечную угрозу 107.

Последнее соображение повторяет довод Питта в пользу войны с Францией. Он построен на убеждении, что господство на море является альфой и омегой безопасности Британских островов. (Первая же бомбардировка с дирижаблей выявила моральную устарелость этой догмы.) Морли был не так уж неправ, заявив, что Бельгия “просит… об интервенции в интересах Франции” 108. Примерно так же считали Фрэнсис Стивенсон (любовница Ллойд Джорджа) и Дж. Р. Макдональд, ужинавший с Ллойд Джорджем вечером 2 августа 109.