Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII - Стефан Кларк Страница 56

Леди Кавендиш сходила на спектакль французского театра, но не преминула уколоть его приму. 8 июля она пишет в своем дневнике: «Имела удовольствие в первый и последний раз сходить на Комеди Франсез в Гейти [264]; N.B. без пресловутой женщины». И это говорит привлекательная 37-летняя особа, а не какая-то престарелая вдова.

Берти игнорировал неодобрение общества и попросил своего французского друга Генриха Орлеанского, он же герцог Омальский, устроить ужин в Лондоне, чтобы представить Сару Бернар некоторым английским леди, отобранным лично принцем. Однако все пошло не по плану. Вот как описывал Чарльз Дилк этот суаре: «Поскольку они [дамы из высшего общества] не стали разговаривать с Сарой Бернар, да и она не хотела с ними говорить, а герцог Омальский был глухой и не собирался сам заводить разговор, все так и молчали…»

Берти, светский лев, должно быть, подозревал, что это случится, и, вероятно, потом они с Сарой от души посмеялись над чудовищным контрастом между чопорными посиделками в Лондоне и их разгульными ночами в Париже. Как и игра Сары на сцене, этот немой ужин, наверное, лишний раз напомнил Берти о том, почему его так влечет Франция. И в тот период он наслаждался ею больше, чем когда-либо…

IV

Как доказал сам Берти, Париж и Лондон настолько по-разному относились к сексу, что доходило до смешного. Если в Лондоне Сару Бернар окатили презрением, в Париже, когда Берти пришел в варьете, чтобы увидеть Жанну Гранье, звезду оперетты и свою любовницу, французский зритель аплодировал и актрисе, и Берти, одобряя его хороший вкус. Лондонские газеты не преминули бы выплеснуть этот скандал на первые полосы, заставив герцогинь падать в обморок, но в Париже Берти получил признание публики за адюльтер с певичкой.

Возможно, очевидная банальность внебрачных отношений заставляла парижских аристократов вроде Берти отправляться на поиски все более острых ощущений. По мере того как крепла Третья республика, дух демократии просачивался и в ночную жизнь города. Удовольствия теперь принадлежали не только богатым monsieurs, которые могли себе позволить ежевечерние походы в театр и кутежи в приватных кабинетах «Кафе Англэ». Да, ночные рестораны на бульварах были по-прежнему очень востребованы, как и элитные заведения вроде жокей-клуба, но искушенные парижане потянулись вверх по холму, в сторону площади Пигаль и Монмартра, где богемное сообщество художников, музыкантов и поэтов формировало новую элиту.

Два писателя того времени, Жорж Рено и Анри Шато, объединили истории из жизни Монмартра 1870-1880-х годов в совместные мемуары. Их книга с лаконичным названием «Монмартр» связывает внезапную популярность этого квартала с наполеоновской реконструкцией центра города. Когда по узким средневековым улочкам Латинского квартала прошлись бульдозерами, студенты и богема переместились в деревеньку на холме, где еще витал дух Коммуны. Жилье здесь было дешевое, но тесное и плохо отапливаемое, поэтому все собирались в местных барах и кафе. На Монмартре селились и проститутки – те, что победнее. В результате постоянное сочетание нужды и гедонизма породило совершенно новую субкультуру – субкультуру сомнительных кабаре и так называемых bals populaires [265] с вознаграждением за приватный танец.

Почти в каждом доме появились заведения с интригующими названиями: U Enfer («Ад»), Le Ciel («Небо»), La Truie qui Chante («Поющая свинья») и Cabaret des Assassins («Кабаре убийц»), интерьер которого был украшен фотографиями

настоящих преступников. И очень скоро эта сумасшедшая ночная жизнь привлекла внимание богатеньких любителей «клубнички», так что к началу 1880-х годов, со слов Рено и Шато, «высшее общество и demi-monde [266] [кокотки и их клиенты], буржуа и все остальные встретились на Монмартре в поисках веселья».

Берти и высокопоставленные господа в шелковых галстуках поднимались на холм в сопровождении телохранителей. Полицейские, которые прежде присматривали за английским принцем на случай, если он вздумает свергнуть республиканский режим, теперь выступали в качестве его неофициальных проводников по закоулкам парижского дна. Охрана была жизненно необходима для тех, кто отправлялся на «трущобные прогулки» с дорогими часами в кармане и тростью с золотым набалдашником. Рено и Шато свидетельствуют, что таверна «Мулен де ла Галетт» [267], запечатленная в 1876 году Ренуаром и Ван Гогом в 1886 году, была «самым посещаемым заведением, где подавали только танцы и выпивку, и кто знает, сколько мимолетных браков, когда быстро сходятся и так же быстро расходятся, было заключено в перерыве между двумя кадрилями в этой духоте и давке». Одним словом, шикарному парижанину было небезопасно соваться сюда без охраны.

Берти был замечен и в «Ша Нуар» («Черный кот») – ночном клубе, открытом в 1881 году на бульваре Рошешуар, у подножия Монмартра, с первоначальной целью, по словам Рено и Шато, «поить дешевым вином поэтов и художников». Декорации задумывались в художественно-историческом стиле, но получилось нечто более похожее на антикварный магазин или музей с чучелами птиц и непристойными ню на фоне витражей с религиозной тематикой. Чтобы сохранить эту иконоборческую атмосферу, вышибала, одетый в золотой костюм, отпугивал «подлых священников и солдат». Владелец клуба Родольф Салис основал и художественное движение, Les Incohérents («Отвязные») – подходящее название для группы художников и писателей, одурманенных абсентом.

Впрочем, Салис был прирожденным коммерсантом и быстренько превратил «Черного кота» в место, где «дворяне, буржуа и простолюдины могли распивать любимый абсент Виктора Гюго из золотых кубков». Вскоре джентльмены вроде Берти уже подъезжали к кабачку в конных экипажах, чаще всего в сопровождении телохранителя и дамы, которую подцепили в театре или в кафе на бульварах. Они проплывали мимо вышибалы и протискивались в дымную берлогу, где под аккомпанемент дребезжащего пианино бузили осипшие художники, не выпускавшие сигарету изо рта, со своими натурщицами. Нарядных клиентов, среди которых были по большей части принцы и заезжие главы государств, встречал сам Родольф Салис, демонстрируя, по описанию Рено и Шато, «почтение, не совсем лишенное дерзости». Говорят, однажды Салис, приветствуя Берти, поинтересовался здоровьем королевы Виктории: Et cette maman? («А как там маменька?»)

Певички на сцене проявляли непочтительность, встречая знатных новичков репликами вроде «Когда ты вышел из тюрьмы?» или «Где та шлюха, с которой ты был вчера?». Берти и сам стал мишенью этих шуток в «Черном коте». Как-то ночью, когда его усадили за лучший столик, танцовщица бросила со сцены: «Посмотрите на него. Вылитый принц Уэльский». По-французски это звучало более грубо: On dirait le Prince de Galles tout pissé', в буквальном смысле: «Так похож, уписаться можно». Хотя Берти наверняка понравился этот знак внимания, свидетельствующий о том, что его здесь принимают за своего, так же как и во дворцах и лучших ресторанах Парижа.