Клеопатра, или Неподражаемая - Ирэн Фрэн Страница 56

И на этот раз Цезарь опять, так сказать, шел след в след по стопам Александра. Ибо и Македонец, завоевав Египет, получил благословение Амона: обратившись к оракулу этого бога, который находился в оазисе Сива, в глубине Ливийской пустыни, он узнал, что станет владыкой мира. Сам ли император подстроил упомянутый эпизод, имел ли он на руках крапленые карты? Это маловероятно: хотя он жил в религиозную эпоху, Цезарь больше верил в самого себя, чем в богов. Однако похоже на то, что во время поездки по Нилу Цезарь окончательно пришел к выводу о невозможности создать стабильную империю, не опираясь на персональный и династический миф (эту идею он защищал с двадцатилетнего возраста, когда, в речи на похоронах своей тетки Юлии, впервые заявил о божественном происхождении своей семьи), и что именно в Египте, сталкиваясь с богами, которых почитали и греки, и римляне, он понял: необходимо как можно скорее заложить основы универсальной религии. Новые боги (такие, как Дионис-Осирис, Сарапис-Зевс-Асклепий, Исида-Афродита) должны выражать достаточно общие принципы, иначе они не смогут обеспечить единство мозаичной империи, которая образуется в результате завоеваний и будет состоять из очень разных земель, населенных лишенными корней народами, — этого универсума, не имеющего надежных ориентиров, подверженного всяческим волнениям, крайне неустойчивого.

Итак, пока они поднимались вверх по течению, мечта Цезаря обретала форму, округлялась — по мере того (хочется мне сказать), как округлялся живот царицы. Наконец Цезарь и Клеопатра достигли Асуана. Приблизившись к порогам, они оставили корабль и направились — наверное, их несли на носилках — к храму Исиды на острове Филе, некогда столь любимому Флейтистом. На этом острове, среди хаоса скал и весело журчащих прозрачных потоков, скрываются пещеры, в которых, согласно легенде, втайне готовится великое ежегодное действо Половодья. Храм Исиды расположен в непосредственной близости от пещер; на его стенах можно увидеть силуэты и профили Флейтиста, изображенного в тех же позах и тех же одеяниях, что и древние фараоны. Цезарь и Клеопатра принесли там жертвы, а потом тронулись в обратный путь — под предлогом, что солдаты императора устали и требуют возвращения в Рим.

Описание этого момента в хрониках их путешествия приводит на память рассказы об эпопее Александра: оно кажется слабым оттиском того эпизода, когда, достигнув рубежей Индии и будучи уже так близко от конечной цели похода, солдаты македонского завоевателя, изможденные и охваченные страхом перед чужой для них страной, заставили своего главнокомандующего повернуть назад. На самом деле причины, побудившие к возвращению Цезаря и Клеопатру, наверняка были куда более прозаическими; если «медовый месяц» влюбленных закончился у острова Филе, значит, они, всегда все просчитывавшие наперед, договорились об этом заранее (скорее всего, еще в Александрии). Царица была уже на седьмом месяце; чем дальше они продвигались к югу, тем более нестерпимой становилась жара. Конечно, женщины той эпохи, будь то царицы или простолюдинки, не боялись рожать где придется. Но Клеопатра почти всю жизнь провела на севере и, поскольку уже приближалось лето, наверное, хотела к моменту родов оказаться в относительной прохладе своего стоящего на берегу моря дворца — тем более что там она в любой момент могла обратиться к лучшим в мире врачам. Что касается Цезаря, то он уже обдумал то, что хотел, и насытил свое воображение. Полностью удовлетворить его любопытство могла только исследовательская экспедиция; чтобы осуществить ее, пришлось бы перетаскивать суда по суше в обход порогов, на расстояние как минимум двадцать километров. Судя по режиму реки, истоки Нила находились гораздо выше по течению; легенда о гротах острова Филе, сколь бы поэтичной она ни была, не раскрывала тайну половодья. Что ж, он отложил поиски рационального объяснения этой географической загадки на будущее и, отбросив эмоции, решил: пора возвращаться в Александрию.

Мы не знаем, когда и как происходило последнее прощание влюбленных. Известно лишь, что Цезарь уехал примерно за месяц до родов, уехал неожиданно, из-за мятежа, который разгорелся на берегах Босфора. Ничто не указывает на то, что Клеопатра при расставании плакала, гневалась на него или испытывала острую душевную боль. Потому что, как говорили египтяне, эти двое познали «земное счастье, выпадающее на долю тех, кто находится во власти богов»; Цезарь (царица всегда это знала) не принадлежал к числу мужчин, которых можно удержать, — но и сама она не была из тех женщин, которыми владеют как собственностью.

Поэтому очень может быть, что они расстались так же, как встретились: как равные, как наиболее искушенные среди политиков, какими они оба были. Он, оставляя свою любовницу на троне Египта и свои легионы — при ней, чтобы ее охранять, был гораздо больше уверен, что эта страна останется под его контролем, чем если бы доверил управление ею наместнику, который наверняка предал бы его при первой возможности. А Клеопатра, в свою очередь, была уверена, что, независимо от того, станет ли она матерью его сына, однажды снова увидит своего возлюбленного и союзника — потому что он не сможет осуществить свои амбициозные планы без сокровищ ее страны. Значит, когда они расставались, их «сообщничество» должно было остаться таким же, каким было всегда: оба, с одинаковой веселой иронией, подыгрывали друг другу — и оба верили в свою звезду.

Роды у царицы начались через несколько недель после отъезда Цезаря, в момент летнего солнцестояния, что соответствовало ее расчетам; она, как и надеялась, произвела на свет мальчика. Без сомнения, радость ее была совершенной — в чем могла бы она упрекнуть судьбу? Женщины Египта не нуждались в присутствии отца ребенка, чтобы дать этому ребенку имя: согласно местным обычаям имя выбирали именно они. Клеопатра назвала новорожденного Птолемеем (это имя носили почти все мужские представители династии); но она дала ему и второе имя — Цезарь, — таким образом дав понять всем и каждому, кто является отцом ее сына, и заодно подчеркнув, что с рождением этого ребенка Египет приобрел покровительство владыки мира.

Уже само это имя объединило греков и римлян, которые еще накануне были врагами; оно, как и цветочная корона на голове императора, напоминало о старом обещании Диониса, великого умиротворителя, сочетающего противоположности. Александрийцы без труда это поняли и, верные своему обычаю, сразу же придумали прозвище для ребенка, которое на сей раз оказалось одновременно и нежным, и насмешливым; оно (что, конечно, неслучайно) было наполовину греческим, наполовину латинским: Цезарион — «Маленький Цезарь»…

Неизвестно, где и когда Цезарь узнал о рождении своего сына; возможно, это произошло на побережье Черного моря, где он в то время воевал. К императору вернулись его прежняя бодрость и уверенность в себе; в свои пятьдесят четыре года он вновь был способен сражаться, как молодой человек. Скорее всего, Клеопатра получила от него известия раньше, чем он от нее, и прочитала ту лапидарную фразу из шести слогов, которую по завершении молниеносной кампании Цезарь бросил в лицо миру как девиз, выражающий его новые безграничные амбиции: Veni, vidi, vici.

Насмешливая царица, наверное, рассмеялась, когда ей перевели этот афоризм. «Пришел, увидел, победил» — полководец не мог бы сказать такого об Александрийской войне… И если Клеопатра не сумела его завоевать, он, Цезарь, победить ее тоже не смог.