Гончаров - Владимир Мельник Страница 57

Думая о силе и слабости «обломовцев» — славян, Гончаров мечтал о мягкой западной («немецкой») прививке к русской жизни — методичности, любви к труду, волевого начала и т. д. Правда, немецкое трудолюбие и методичность без русской широты, мягкости, эстетичности для Гончарова тоже неприемлемы. Совершенно очевидно, что в Штольце для автора недостает эстетической широты, пластичности, непосредственности, сердечности. Тем не менее образ немецкой семьи Штольцев и самого Андрея Штольца дан автором в таком ракурсе, что становится ясно: Гончаров размышлял и о русской «прививке» к западной жизни.

Штольц выражает начало волевое и рациональное, порою рассудочное, деятельное. Обломов — фаталист, Штольц — преобразователь. Обломов видит смысл жизни и труда — в отдыхе, Штольц — в самом труде. Обломов тянется к идиллии, к природе, Штольц — к обществу. В романе философские вопросы рассматриваются в процессе тонкой сопоставительной игры с национальными характерами. Причем игра эта весьма динамична и подвижна: Обломов не всегда русский, как и Штольц не всегда немец в своих «философских» проявлениях и установках. Иногда Обломов предстает как созерцательный античный философ, иногда — как представитель Азии и азиатского отношения к жизни. Точно так же и Штольц порою проявляется как европеец вообще.

В ходе сопоставления выявляются как сильные, так и слабые стороны обоих характеров. Сравнение Обломова и Штольца — далеко не всегда в пользу последнего. В Обломове больше искренности, мысли о конечном назначении человека и человеческой жизни, в нем тоньше и глубже понимание красоты, благородства. В сцене с пощечиной Тарантьеву он проявляет себя как средневековый рыцарь и т. д. Авторская любовь к русскому человеку в конечном итоге воплощается бесспорно. Гончаров испытывает, в сущности, бесконечную любовь к своему Илье Ильичу. Она, эта любовь, и натолкнула писателя на ту гениальную ностальгическую ноту, которая пронизывает все «житие» идиллического человека Обломова. Гончаров описывает русского богатыря Илью (ему ведь тридцать лет и три года, и пора ему подняться на подвиги, как былинному Илье Муромцу) как бессильного больного, погибающего, казалось бы, из-за пустяков. Описывает так, что вместе с ним Обломова жалеет каждый читатель. Гончаров хочет, чтобы богатырь Илья выздоровел, встал, наконец, с лежанки, отряхнулся ото сна. Для того-то он и ставит страшный диагноз болезни (безответственность и инфантилизм), для того-то и выводит на сцену полуиностранца в качестве образца («досадно, но справедливо»).

Но и национальный аспект ещё не исчерпывает содержания романа. Несомненно, высшей художественной задачей для Гончарова, как и в «Обыкновенной истории», было дать нравственный идеал личности. И здесь автор даёт совсем иной вариант человеческой судьбы. Адуевы живут «как все», их история — «обыкновенная». Илья Обломов не похож ни на кого. Для него столь же актуален вопрос: как жить с архаическим нравственным и духовным багажом в современной, быстро меняющейся жизни? Можно отойти от своих юношеских идеалов — и спокойно вписаться в петербургскую жизнь, как это сделал его старший брат — Александр Адуев. Но Илья Ильич — человек с душой, с чувством внутренней независимости и так просто со своими идеалами не расстаётся. Обращаясь к Штольцу, который пытается вытащить его в свет, он говорит: «Не нравится мне эта ваша петербургская жизнь». Обломов почувствовал, что цивилизация привнесла в жизнь механический элемент, отняв у нее поэзию, романтизм. Он не хочет сдаться новой жизни, «каменному Петербургу». Но что он может сделать? Мечты и идеалы его слишком неопределённы, а сам он слишком слабоволен, чтобы воплотить их в жизнь. Сознавая своё бессилие, Обломов выбирает, как ему кажется, единственно возможный для себя вариант поведения. Он пытается отыскать для себя «параллельную жизнь», определённую нишу, где его никто не будет тревожить и беспокоить. Опять иллюзия, снова самообман!

Обломов тоже в конечном итоге погибает, но совершенно иначе, чем Адуев. Он не есть «человек-стереотип», «человек-толпа», как герой первого романа. Он выдающийся чудак, Гамлет и Дон Кихот вместе. Обломов ещё не Райский, с его постоянной работой души, но уже и не Адуев, который спит гораздо более беспробудным нравственным сном, чем Илья Ильич. Именно о таких, как Александр Адуев, Обломов говорит: «Жизнь: хороша жизнь! Чего там искать? интересов ума, сердца? Ты посмотри, где центр, около которого вращается всё это: нет его, нет ничего глубокого, задевающего за живое. Всё это мертвецы, спящие люди, хуже меня, эти члены света и общества! Что водит их в жизни? Вот они не лежат, а снуют каждый день, как мухи, взад и вперед, а что толку? Войдешь в залу и не налюбуешься, как симметрически рассажены гости, как смирно и глубокомысленно сидят — за картами. Нечего сказать, славная задача жизни! Отличный пример для ищущего движения ума! Разве это не мертвецы? Разве не спят они всю жизнь сидя? Чем я виноватее их, лежа у себя дома и не заражая головы тройками и валетами?»

С этой точки зрения драматическая коллизия романа — это коллизия самопознания и попыток борьбы с самим собой доброго, но гибнущего человека. Притом у Обломова нет явных врагов, нет борьбы с какими бы то ни было противниками. Вся борьба замыкается на самом себе, она происходит в душе Ильи Ильича. Остальные герои лишь оттеняют и иллюстрируют эту внутреннюю борьбу Обломова с самим собой. Штольц хотя и обладает противоположными качествами характера, натуры, менталитета, но вовсе не является врагом Обломова, «конфликтующей стороной». Агафья Матвеевна вовсе не входит в конфликт с Ольгой Ильинской. Это конфликт в душе Обломова. Даже Тарантьев, которому Обломов дает пощечину, вовсе не враг Ильи Ильича, а всего лишь дополняющий его «двойник». Не случайно, когда Обломов умирает, он как бы продолжает присутствовать в романе, и всё продолжает крутиться вокруг его имени. Его вспоминает добрым словом Захар, к нему на могилу ходит и молится о нем Агафья Матвеевна, живущая лишь памятью об Илье Ильиче, который просиял в ее жизни, как солнце. Штольц и Ольга Ильинская воспитывают ребенка Ильи Ильича. Обломову не с кем конфликтовать в романе: его фигура столь велика, что она как бы вбирает в себя всех остальных героев, которые лишь акцентируют и оттеняют драматизм главного конфликта романа: Обломов против Обломова.

Драматизм этой борьбы не просто велик: речь идет о смысле жизни человека. Вопрос же смысла человеческого бытия для Гончарова однозначно разрешается в религиозном ключе, хотя и опосредуется вопросами общественного и нравственноличностного существования героя. В этом смысле роман «Обломов» есть православный роман о духовном сне человека, о попытке «воскресения» и, наконец, об окончательном погружении в «сон смертный».

Слово «сон» в «Обломове», несомненно, многозначно, оно несет в себе различные смыслы. Это и сон как таковой: лежание Ильи Обломова на диване стало символическим обозначением «русской лени» героя. Это и сон-греза, сон-мечта, сон-утопия, в рамках которого развиваются в романе созерцательнопоэтические мотивы. Несомненно, присутствуют ассоциации со сказкой о спящем царстве. [201] Фольклорный пласт романа вообще играет большую роль, недаром Гончаров упомянул волшебную сказку о Емеле и щуке. Уже современники заметили в «Обломове» нечто сказочное. [202] При всем том, что в «Обломове» встречаются и другие сказочные сюжеты (сонное царство, спящая царевна), именно сказка о Емеле-дураке вырастает в романе до значения национальной утопии. Гончаров назвал сказку о Емеле и щуке «сатирой», но безусловно чувствовал иную сторону в характере героя. Писатель пытался разгадать ни много ни мало тайну национального характера. Он не мог и не хотел сформулировать это словами. Он опирался только на художественную интуицию — и создал необычайно объёмный по смыслу пластический образ. Обломов, как и сказочный Емеля, герой принципиально «запредельный», неисторический, живущий в «ином царстве»(Е. Трубецкой). А живет это царство по законам сердца. Сердечный герой — герой «не от мира сего». Романист прекрасно видит борьбу в русской душе мечты о «даровом богатстве» и мечты о высшей духовности, не досягаемой в земном пределе. [203] И то и другое важно для понимания образа. Однако и то и другое — лишь телесно-душевная форма «сна смертного», сна духовного, «сна уныния», отнимающего у человека надежду на спасение бессмертной души. Описывая лежащего «в лености», «падшего» на диван и «обленившегося» Обломова, Гончаров, разумеется, имеет в виду не одну лишь примитивную бытовую лень, не только лень душевную, но и духовную.