Частная жизнь адмирала Нельсона - Кристофер Хибберт Страница 58

Два чудесных дня прошли в осмотре сиракузских древностей. Но уже вскоре, присоединившись к отряду кораблей, блокирующих Мальту, «Молниеносный» ночью лег в дрейф и оказался в пределах досягаемости французских батарей, установленных в Валетте. «Лорд Нельсон находился в чрезвычайно возбужденном состоянии, — свидетельствует один из его биографов, — и отказ леди Гамильтон уйти с верхней палубы отнюдь не способствовал его успокоению».

Но стоило «Молниеносному», обогнув остров, бросить якорь в небольшой бухте Марсакслок, как на борту вновь воцарились мир и покой. Один за другим пошли званые ужины то на корабле, то на берегу. Великий магистр ордена Святого Иоанна присвоил леди Гамильтон звание Дамы Малого Креста, в качестве каковой она могла носить красивый крестик из финифти. Впоследствии Эмма пользовалась этим правом с такой же охотой, с какой Нельсон надевал свои — куда более многочисленные — награды и знаки отличия.

На обратном пути в Палермо леди Гамильтон заболела. Чтобы ничто не могло потревожить ее сон, Нельсон распорядился по ночам соблюдать на борту полную тишину. Когда на горизонте вновь показалась Сицилия, она немного оправилась, во всяком случае, могла заниматься приготовлениями к прощальному приему сэра Уильяма и проводить время с королевой, у которой вконец испортились отношения с мужем. Вместе с принцем Леопольдом и тремя младшими дочерьми, в будущем соответственно королевами Испании, Франции и Сардинии, ее величество решила перебраться в Вену, к своей старшей дочери-императрице. К большому неудовольствию лорда Кейта, и так считавшего, будто Нельсон уделяет слишком много внимания дамам в ущерб основным обязанностям, адмирал предложил проводить королеву до самого Ливорно. На борту «Молниеносного» появилась, не говоря уж о пяти членах королевской семьи, свита в составе пятидесяти человек, отягощенная сундуками с одеждой и драгоценностями, ящиками с посудой и всем прочим. Согласно распоряжению Нельсона, собственную его каюту, как и каюту капитана Берри, предоставили в распоряжение королевы и четы Гамильтонов. Король, не желая делать ни шага навстречу жене, даже не пришел ее проводить. Со своей стороны Чарлз Лок не скрывал радости, вызванной отъездом леди Гамильтон. «Наконец-то ее не будет, — писал он отцу. — Слава Всевышнему! Стремление всегда быть в центре заставило ее настроить сэра Уильяма против меня. Добавьте к этому женское тщеславие, не способное мириться с тем, что соотечественники могут восхищаться не только ею, но и другими англичанками».

Дочь королевы, принцесса Мария Амалия, ничуть не возражала, если бы леди Гамильтон осталась на суше. На пути в Ливорно корабль сильно качало, и, по словам принцессы, поведение ее светлости оказалось отнюдь не таким стоическим, как во время перехода из Неаполя в Сицилию два года назад. «Мы застали миледи лежащей на койке посреди комнаты, — записывала принцесса в дневник. — Тото (ее сестра Мария Антуанетта) вскрикнула: «Нам конец! Тонем!» Королева велела им привязаться к койкам, и как раз в этот момент в каюту вошел Нельсон. Все будет хорошо, заверил он своих спутниц, скоро гавань, там они будут в безопасности. Тут судно круто накренилось на бор'т, Нельсон «побелел как полотно», а «миледи с испуганным возгласом скатилась с койки на пол».

На третьей или четвертой неделе беременности Эмма, по свидетельству спутников, пребывала в мрачном настроении, явно переживая близящееся возвращение в Англию, где у нее родится ребенок, которого придется скрывать, поскольку никто не поверит, что отец — ее муж. Нельсон тоже находился не в лучшей форме, страдая от жестокой простуды и опасаясь с немалыми на то основаниями холодного приема в адмиралтействе. Ну а мичман Парсонс наслаждался переходом, особенно когда шторм остался позади. Восемнадцатилетняя красавица Амалия много времени проводила на верхней палубе, где Парсонс с товарищами-мичманами с огромным удовольствием учил ее пользоваться рупором. И ему стало грустно, когда 14 июня 1800 года из пушек в Ливорно был дан королевский салют и подошло время прощаться. Готовясь к высадке, королева и ее дети написали на ломаном английском письмо, переданное потом лорду Нельсону. Начиналось оно так:

«Дорогой и уважаемый лорд Нельсон! К тому многому, чем Европа, а мы в особенности, Вам обязаны, добавляется чувство признательности за заботу, проявленную Вами о нас на пути из Палермо в Ливорно. Мы выражаем нашу искреннюю благодарность и со всей искренностью заверяем — все сделанное Вами для нас навсегда отпечатается в наших сердцах. Ничего мы не желаем с такой силой, как иметь по возможности больше поводов для выражения нашей признательности и высокого уважения, которое мы будем испытывать к лорду Нельсону до конца своей жизни».

На прощание королева, порывшись у себя в багаже, щедро одарила друзей. Леди Гамильтон досталось бриллиантовое ожерелье и серебряный медальон с локонами волос королевских детей, сэру Уильяму — золотая табакерка, а лорду Нельсону — зеленый финифтевый медальон, усеянный по краям серебряными якорями. Королевские дети еще раз почтительно выразили Нельсону благодарность за то, что он проделал с ними такой далекий путь. В ответ он, не умея найти слов на их языке, поклонился принцу и поцеловал руки принцессам. Волнение на море оказалось слишком сильным для высадки на берег, и мессу для королевской свиты отслужили прямо на палубе. Принцесса Мария с удовлетворением отметила присутствие на службе Нельсона и леди Гамильтон, хотя они, будучи протестантами, стояли в стороне — миледи с обнаженной головой, скромно одетая в белое.

Высадившись в Ливорно, королева направилась в губернаторский дворец, а Гамильтоны проследовали в дом британского консула, Уильяма Фредерика Уиндэма. Нельсон, проводив их туда, вернулся на корабль, где обнаружил у себя в каюте полный кавардак, а некоторые вещи так и просто плавали в воде: волны перекатывались через борт судна, по-прежнему нуждавшегося после сражений с «Щедрым» и «Вильгельмом Теллем» в основательном ремонте. Тем не менее он тут же сел за письмо леди Гамильтон, хотя ему предстояло увидеть ее не далее как завтра.

Ночь принесла дурные вести. Бонапарт, чья армия вновь вторглась в Италию, 14 июня разгромил австрийцев у Маренго и вынудил их подписать договор, обязывающий их отказаться практически от всей Северной Италии. Сразу вслед за тем пришел приказ лорда Кейта немедленно направить все имеющиеся в распоряжении Нельсона суда на подкрепление британской эскадры под Генуей. Единственное исключение составлял «Молниеносный»: его отправили в Минорку на ремонт.

Нельсону, ранее рассчитывавшему как раз на «Молниеносном» вернуть Гамильтонов и мисс Найт в Англию, пришлось подчиниться, но он оставил в Ливорно другой корабль, «Александр», куда перенес свой флаг.

Столкнувшись с очередным нарушением приказа, лорд Кейт немедленно отплыл в Ливорно потребовать объяснений и доставить беженцев из Генуи. По прибытии на место он, как и ожидал — и как докладывал первому лорду адмиралтейства, — выслушал настойчивые просьбы лорда Нельсона «разрешить ему доставить королеву назад в Палермо, а принцев и принцесс в любую точку земного шара». К его просьбам добавились мольбы самой королевы, а перед царственными слезами, писал консул Уиндэм, устоять невозможно. Тем не менее Кейта они не тронули. В Ливорнском порту стоят три неаполитанских фрегата, напомнил он ее величеству. Да, но она не доверяет их команде, возразила королева. Она должна идти на британском судне. Французы, в этот самый момент продолжавшие продвигаться на юг, казнили ее сестру и с ней самой, Каролиной, тоже расправятся не задумываясь. Лорд Кейт стоял на своем. «Леди Гамильтон слишком долго командовала нашим флотом», — бросил он, по свидетельству Уиндэма, всегда, впрочем, недолюбливавшего сэра Уильяма. Тут королева почти впала в истерику. «Нельсон пытается ее успокоить, — пишет леди Минто сестре. — Говорит, ни за что не вернется домой, пока не доставит ее в Палермо. Похоже, что его гражданская страсть полностью отступила перед любовью и тщеславием, и все они целыми днями только и обмениваются комплиментами».