Между молотом и наковальней - Николай Лузан Страница 6

— Кто?

— Journalist! — первым нашелся что ответить Ибрагим и потом повторил это на ломаном русском.

В ответ громыхнул засов, и дверь приоткрылась. Свет керосиновой лампы ослепил глаза, а когда они освоились, то Ибрагим увидел перед собой бородача с охотничьим ружьем в руках. Он прощупал их с Гумом оценивающим взглядом и только тогда впустил в дом. Кроме него в комнатах находились женщина, четверо ребятишек и светловолосый, с огромными усищами здоровяк — как оказалось, доброволец с Кубани, из города Белореченска, по имени Саша.

Рафик, так звали хозяина, провел их на кухню, и, пока жена хлопотала у плиты, они с грехом пополам, где жестами, а где на дикой смеси абхазского и английского, пытались объясниться. Разговор продолжился за ужином и шел в основном о войне. Вскоре от навалившейся свинцовой усталости и пережитого у Ибрагима и Гума начали заплетаться языки и слипаться глаза. Рафик не стал больше донимать вопросами и провел в дальнюю комнату. В ней была всего одна кровать, но они не стали делиться и вместе с Сашей, подложив под головы сумки, улеглись на полу и через мгновение уснули мертвецким сном.

Проснулись они рано. Солнце только поднялось над горизонтом, а вся семья Рафика уже была на ногах. Из кухни потягивало запахом мамалыги и свежеиспеченного хлеба. Сполоснувшись холодной водой, Гум, Ибрагим и Саша не стали отнекиваться от приглашения хозяйки и сели за стол. Острая турша — соленье из стручковой фасоли — обожгла язык и прогнала остатки сна. Спеша погасить полыхавший во рту пожар, Ибрагим и Гум большими кусками глотали рассыпчатую мамалыгу. Черноглазая Наринэ только успевала подкладывать добавку в тарелки, а Саше подливать в рюмку забористую чачу.

После завтрака, собрав сумки, они спустились во двор. Там у странной, напоминающей нечто среднее между консервной банкой от шотландского печеночного паштета и броневиком времен британского короля Георга IV машины суетился Рафик. Десятипудовый Саша, чертыхаясь и проклиная «горбатого», наотрез отказывался сесть в этот «гроб», затеял с Рафиком перепалку. Из нее Ибрагим и Гум с трудом поняли только одно — что имя у хозяина хорошее, а «гроб» — дрянь, но не могли взять в толк, при чем тут бывший советский президент Горби, от которого вся Британия сходила с ума, и какой-то Рафик с его «горбатым». Тот, обиженный на кубанского казака, пытался растолковать им разницу, чем только развеселил Сашу. Посмеиваясь над честным армянином, скопившим всего на «запорожец», и недобрым словом поминая Горбачева, он с трудом втиснулся в «горбатого».

Под тяжестью ста с лишним килограммов тот просел до земли, затем сдавленно чихнул и, выпустив облако сизого дыма, выкатился со двора. Дорога шла под гору, и «запорожец», набрав скорость, на удивление резво катил вперед. На первом крутом подъеме Ибрагим с Гумом уже подумали о том, что дальше им предстоит идти пешком, но это советское автомобильное чудо снова удивило их.

Пыхтя и испуская клубы сизого дыма, «горбатый» упорно брал один подъем за другим, и когда горный серпантин закончился, то перед ними открылась захватывающая дух панорама гагринской бухты. На склонах гор привольно раскинулась некогда знаменитая советская курортная столица. Жемчужной нитью пенилась кромка прибоя. На нее из буйных субтропических зарослей, подобно океанским лайнерам, белоснежными айсбергами наплывали корпуса санаториев и пансионатов.

Рафик отпустил тормоза, и «горбатый», весело погромыхивая железными внутренностями, покатился к Гагре. Вблизи ее окраины производили удручающее впечатление и напомнили об ожесточенности недавних боев. Ибрагим и Гум вертели по сторонам головами, и к горлу опять подкатил горький ком. Красно-серым оскалом развалин на них снова вызверилась война. Ближе к центру города эти ее уродливые отметины были не так заметны. О былом величии курортной столицы напоминал некогда знаменитый приморский бульвар. Его красоту не смогла разрушить даже война. Сразу за ним началась зона санаториев. Впереди показалась монументальная колоннада времен сталинского ренессанса, и Рафик сбросил скорость. Проехав еще сотню метров, свернул на стоянку и остановился. Бедный «горбатый» жалобно застонал, когда из него, чертыхаясь, выбрался Саша. Вслед за ним вышли Гум с Ибрагимом и потянулись к кошелькам. Но Рафик не хотел даже слышать о деньгах и, прощаясь, попросил:

— Ребята, поскорее прогоните этих гадов.

— Прогоним! — заверил его Саша.

— Только под пули не лезьте. Вам еще жить и жить, — пожелал им вдогонку Рафик и направился к машине.

Проводив его благодарными взглядами, Ибрагим и Гум присоединились к Саше, решительно шагнувшему под арку бывшего санатория «Семнадцатого партсъезда». После освобождения города от грузинских гвардейцев он превратился в пункт сбора и перевалочную базу для сотен добровольцев, стекавшихся в Абхазию со всей России, стран СНГ и дальнего зарубежья. Теперь в его элитных номерах вместо ухоженных и холеных партийцев из ЦК КПСС жили пропахшие дымом костров и пороха, решительные и немногословные бородачи.

Часовой на входе наметанным глазом определил в новичках своих и после короткого разговора с Сашей вызвал дежурного. Тот, несмотря на отговорки, проводил их в столовую и после завтрака развел по номерам. Ибрагим с Гумом поселились в правом крыле второго этажа, где жили добровольцы-махаджиры.

Распаковав сумки, они, подгоняемые любопытством, вышли в коридор и постучали в соседнюю дверь. Никто не ответил. В следующем номере тоже никого не оказалось, и только в холле им встретилась шумная компания добродушных бородачей. Не понимая по-турецки, они лишь разводили руками и ободряюще похлопывали по плечам. Неугомонный Гум на этом не успокоился и спустился вниз, рассчитывая найти того, кто бы мог помочь. Ибрагим, побродив по пустынным коридорам, возвратился в номер и сел за письмо домой, но так и не нашел нужных слов. Перед глазами стояли разрушенные дома, искромсанные гусеницами машины, детские коляски и расстрелянные памятники. Уверенный стук в дверь заставил его встрепенуться. И когда она распахнулась, то он невольно приподнялся.

Перед ним стоял в ладно пригнанной камуфляжной форме рослый капитан. Под ней угадывалось крепкое и хорошо тренированное тело. В горделивой посадке головы и выверенных движениях чувствовались достоинство и скрытая внутренняя сила. Большая часть лица пряталась за осанистой, отливающей бронзой бородой, а из-под шапки густых и кудрявых русых волос на Ибрагима пытливо смотрели поразительной синевы глаза.

«Даже шведы здесь!» — с удивлением подумал он и еще больше изумился, когда «швед» заговорил на чистейшем турецком со стамбульским диалектом.

— Кавказ Атыршба, — представился капитан, и его суровое лицо согрела теплая и по-детски открытая улыбка.

— Ибо… Ибрагим Авидзба.

— Ты откуда?

— Из Стамбула!

— Значит, земляки! — оживился Кавказ и засыпал Ибрагима вопросами. Несколько минут между ними шел сумбурный разговор, в конце его капитан стал все чаще поглядывать на часы, а затем, бросив оценивающий взгляд на крепкую спортивную фигуру молодого добровольца, пытливо заглянул в глаза и вслух каким-то своим мыслям произнес: