Дзержинский. Любовь и революция - Сильвия Фролов Страница 60

Дзержинский сделал с железными дорогами то, что в правительстве Керенского хотел сделать Борис Савинков: ввел в ведомстве военное положение и милитаризировал его, а своим чекистам отдал распоряжение: «все внимание наших секретных оперативных отрядов сосредоточить на таких областях хозяйства, как снабжение, распределение и транспорт»446. В телеграмме Ленину он назвал это решение «шагами военного характера». Керенский не согласился с требованием своего министра обороны Савинкова. Вскоре после этого он потерял власть. Большевистский премьер Ленин охотно соглашался на такого рода меры. Именно в случае железных дорог они были неизбежны. Кто мог лучше всего внедрить их в жизнь? Председатель ВЧК. Но после спасения голодающего Поволжья Дзержинский стал ассоциироваться в глазах россиян не только с мечом революции. Он стал также и символом милосердия.

Когда Ленин объявил о введении Новой Экономической Политики, Лев Троцкий заявил: «как правящая партия, мы можем допустить спекулянта в экономику, но мы не пустим его в политику!». Что это означало? Усиление бдительности, чтобы в чрезвычайной ситуации не потерять власть. Это положение претворялось в жизнь так же усердно, как и замысел НЭПа, конечно руками чекистов. В результате у людей стало складываться впечатление, что ведомство на Лубянке – это уже не только карающий меч революции, но также и мать различных инициатив.

«Я иногда пробую разговаривать с членами политбюро о том, что общество поставлено под полную и неконтролируемую власть ГПУ Но эта тема никого не интересует» – вспоминал Борис Бажанов, секретарь Сталина, который перебежал на Запад и «обратился в другую веру». Бажанов говорит о ГПУ, так как вскоре после введения НЭПа ВЧК была переименована в неопределенно звучащее Государственное политическое управление – этого требовали новые условия. Но неопределенно звучащее название не изменило самой природы этого учреждения. Бажанов продолжает:

Благодаря долгой и постоянной тренировке сознание членов коммунистической партии было повернуто только в одном, строго определенном направлении. (…)

И деятельность ГПУ развивается и усиливается как что-то для партии нормальное – ведь в этом заключается суть коммунизма, чтобы постоянно брать кого-то за горло; как же можно иметь в чем-то претензии к ГПУ, если оно так прекрасно справляется с этой задачей? Теперь я понимаю без всякого сомнения: дело не в том, что чекисты мерзавцы, а в том, что система (человек человеку волк) требует и допускает, чтобы именно мерзавцы выполняли такие функции447.

Но однако что-то дрогнуло: закончилась гражданская война, и надо было менять саму ВЧК, чтобы она не ассоциировалась исключительно с красным террором. Её «чрезвычайность» переходила теперь в «обычность», то есть этап романтизма был заменен этапом бюрократизма.

Наши неудачи бывают иногда следствием наших достоинств; так было и в случае ЧК. ЧК была героическая, когда защищала революцию от врагов извне и когда была нашим самым эффективным оружием против огромного количества покушений на революцию. – писал Ленин в декабре 1921 года. – Но теперь, в новых условиях, необходимо, чтобы мы ограничили деятельность этого учреждения до чисто политической сферы. Поэтому мы отчетливо заявляем: ЧК надо реорганизовать448.

Появились предложения подчинить её Народному комиссариату юстиции, возглавляемому в то время Николаем Крыленко. Сам Крыленко утверждал, что ВЧК ужасает жестокостью и полной непроницаемостью к каким-либо мнениям, поэтому следует остудить ее поползновения и ограничить возможности путем подчинения его министерству449. Это означало бы, что чекисты на местах, где они отличались исключительной жестокостью, были бы под контролем губернских юристов. Потому что проблема с их самовольством действительно нарастала. Это хорошо иллюстрирует письмо Отдела по специальным заданиям Туркестанского фронта, направленное в ЦК ВКП(б).

В результате длительного пребывания в органах репрессий, вследствие односторонней, безразличной, механической работы, которая заключалась только в ловле и ликвидации преступников, постепенно, вопреки своей воле, [чекисты] становятся личностями, живущими изолированной жизнью – докладывал отдел. – В их характере развиваются плохие наклонности, такие как высокомерие, наглость, жестокость, равнодушие и эгоизм, и т. п.; постепенно, незаметно для самих себя, они отходят от нашей партийной семьи, образуя свою отдельную касту, которая неопровержимо напоминает касту бывших жандармов. (…) Будучи железным кулаком партии, этим самым кулаком они бьют партию по голове450.

Дзержинский категорически противился таким характеристикам, замыслам урезать права Комиссии – тоже. Все еще романтик, он относил созданное собственными руками ведомство к категории исторической миссии. Он обращался в политбюро, объяснял, что передача ВЧК под надзор комиссариата юстиции подорвет престиж Лубянки, уменьшит ее авторитет в борьбе с преступностью и подтвердит все распространяемые белогвардейцами рассказы о якобы творимом ею бесправии.

Это не попытка поставить ВЧК и ее органы под контроль, это попытка ее дискредитировать, – раздраженно заявляет он на заседании политбюро. – ЧК контролируется только партией. Привлечение к этому губернских комиссариатов юстиции означает фактически принятие курса против ЧК, так как губернские комиссариаты юстиции – это органы формальной юстиции, тогда как Чрезвычайные комиссии – это отряды дисциплинированной партийной боевой команды451.

Он был неправ, так как Комиссия была «дисциплинированной партийной командой» только в отношении конкретных задач, которые ставились сверху. Но оставалась еще большая сфера недисциплинированности, в которой главную роль играло ничем не оправданное насилие. Удивительное явление: на экономическом фронте Дзержинскому удалось стать прагматиком, который покорно учился у рабочих и подчинялся специалистам, но как начальник ВЧК он не смог отказаться от роли странствующего рыцаря. Трудно поверить в то, что он не отдавал себе отчет в действиях своих людей. Ведь он сам издал ряд внутренних директив, которые запрещали издевательства над арестованными, грабежи и насилие; в случае их нарушения чекистам грозило наказание вплоть до смертной казни. Скорее всего, при контроле за исполнением собственных распоряжений ему не хватило того усердия, которое он проявил хотя бы в случае восстановления жизнеспособности железных дорог. Или во имя блага революции он предпочитал закрывать глаза на бесчинства чекистов, или он сам – почти не выходя из здания на Лубянке – напитался атмосферой «касты жандармов». Существует и еще одна вероятность: структура специальных служб развернулась в такую сложную сеть, что централизованно, из Москвы, ею нельзя уже было эффективно управлять452.

Бюрократизация ведомства на Лубянке формально сводилась к трем основным моментам: строгому соблюдению законности, концентрации усилий на экономическом секторе и смене методов работы, то есть замене открытого террора тайными действиями. 8 января 1921 года Дзержинский подписывает декрет О политике наказаний в новых условиях, по которому в тюрьмы и лагеря можно сажать только за серьезные преступления. «Схематическое распределение людей по их социальному происхождению – кулак, бывший офицер, помещик и т. д. – можно было применять, когда советская власть была слаба. В настоящее время следует тщательно изучить поступки «бывшего», чтобы его арест имел смысл», так как в противном случае «тюрьмы будут переполнены людьми, которые занимаются невредным ворчанием на советскую власть»453 – говорится в декрете.