Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II - Стивен Кут Страница 62

Торжествующие голландцы раздавали ордена и награждали своих капитанов золотыми чашами, а в Англии все обвиняли всех. Особенно громко раздавались голоса простого люда. Ясно, откуда все зло. Национальное унижение — прямой итог «порока и пьянства при дворе», впрочем, чего другого можно ожидать, когда «насквозь прогнившая папистская партия находится в таком почете». Эта гремучая смесь секса и сектантства с огромной силой бродила в общественном сознании, улицы превратились в политическую арену. За всем этим угадывался глубоко спрятанный страх, что Англия может стать добычей двуликого зла, исходящего из-за границы, — папства и тирании. Пепис записывал в дневнике: «На каждом углу люди говорят… что их покупают и продают паписты и командуют тоже паписты, а окружение короля — изменники, французские наймиты».

Недовольство выражали и парламентарии, а то, что нельзя сказать в зале заседаний, нередко звучало со страниц газет. В годы Реставрации широкое распространение получила подпольная политическая сатира — по рукам ходили памфлеты, либо тайно отпечатанные в типографиях, либо переписанные от руки дома. Пепис жадно собирал подобного рода литературу и об одном из таких сочинений отозвался так: «Оно обжигает сердце, но все тут правда». Самым острым и плодовитым среди сатириков был поэт Эндрю Марвелл, депутат парламента от Гулля. Его «Последние указания художнику» ярко изображают худосочных вельмож и чиновников, трущихся при дворе. С особой яростью набрасывается Марвелл на леди Калсман. Он создает карикатурное изображение потаскухи, преследующей смазливого грума, затем моющей его ароматное тело, щекочущей пятки, а после возвращающейся к Генри Джер-мину с его более гигиеничными, по-видимому, ласками.

Примерно такую картину и представляли себе современники, думая о дворе короля Карла II. Марвелл запечатлел чувства отвращения и гнева, которые испытывало большинство думающих людей, но, что примечательно, самого короля не задевал. В глазах поэта прогнившая аристократия и продажные чиновники — лишь пятна на солнце королевской короны. Насколько лучше жилось бы народу, если бы среди советников короля были люди чести, такие, как члены Сельской партии, к которой принадлежал и Марвелл, — истинные, неподкупные патриоты, пекущиеся о народном благе. В глазах Марвелла лишь сельское дворянство могло противостоять коррупции, поразившей двор, «сборищу пьяниц, сводников и дураков».

В этой накаленной атмосфере вдруг возник дикий слух, будто Карл отрекся от престола и бежал из страны. Банки залихорадило, люди печально сравнивали морские успехи Кромвеля с нынешними поражениями. Единственным выходом казалось срочное начало мирных переговоров. На этом энергично настаивал Кларендон. «Пусть даже мир придется покупать дорогой ценой, — писал он, — в сложившихся обстоятельствах это именно то, что нам нужно, и мы просто не можем себе позволить отказаться от такой возможности. Мир нужен, чтобы успокоить людей и избавить короля от бремени, которое ему становится все более непосильным». Английским переговорщикам были даны инструкции вести себя покладисто, и в конце концов удалось заключить Бредскии мирный договор, по которому Голландии отходили Западная Африка и Суринам, а англичане сохраняли за собой североамериканские колонии — Нью-Йорк, Нью-Джерси и Нью-Делавэр. Голландские суда будут приспускать флаг при встрече с английскими только в Ла-Манше. Тем не менее национальная гордость была не вполне удовлетворена. По-прежнему требовался козел отпущения.

Кто это, большинству было совершенно ясно. Разъяренная толпа, которая давно уже не могла простить Кла-рендону дюнкеркской сделки, побила окна в его роскошном особняке на Пиккадилли, повалила деревья вокруг. Таким образом, сомнений в том, кого общественное мнение считало виновником недавнего поражения, не оставалось. Но у канцлера были могущественные противники и при дворе, и сейчас это, пожалуй, значило больше. Молодежь вроде Генри Беннета, недавно получившего титул графа Арлингтона, протеже Бэкингема Томаса Клиффорда, а также Томаса Осборна и вновь назначенного главного казначея сэра Уильяма Ковентри — все они считали опалу канцлера трамплином для своего возвышения. Их естественной союзницей оказалась леди Калсман, которая без устали обрабатывала короля в соответствующем духе. Графине лично важнее всего было, чтобы ее родич, герцог Бэ-кингем, недавно брошенный в Тауэр за откровенные нападки на короля, был возвращен ко двору. В какой-то момент она явно перегнула палку. Король обозвал ее шлюхой, которой не следовало бы совать нос в дела, ее никак не касающиеся. В ответ она обозвала Карла дураком, не умеющим распознавать, истинных друзей. Четыре дня они не разговаривали, потом Карл смягчился. Бэкингем был освобожден из-под стражи, что позволило ему оказать энергичную поддержку своим приближенным, добивающимся смещения Кларендона.

Графиня своего добилась, но тут у короля появилась другая докука, и тоже в женском облике. Фрэнсис Стюарт отказалась покориться его воле и, вернув в апреле 1667 года подарки, сбежала с герцогом Ричмондским. Вот благодарность за все благодеяния, радости любви, профиль на монетах, лежащих в кошельке у каждого по всей стране! Разочарование и гнев Карла выплеснулись в письме к сестре. «Может, я покажусь тебе грубым, — писал он, — но, согласившись с тем, как трудно проглотить оскорбление со стороны того, к кому испытывал такую нежность, ты хоть в какой-то мере поймешь мою обиду». «Обида» была понятна многим, как, впрочем, и то, что чувство пересиливало разум. Наблюдатели были немилосердны. Пепис считал, что Карл чем дальше, тем больше становится жертвой спиртного, женщин и мошенников. По столице ходил слушок, что в вечер, когда был сожжен английский флот, король ужинал с леди Калсман и новоиспеченной герцогиней Монматской; другие говорили, что, в то время как рушились морские опоры нации, он гонялся по комнате за мотыльком. Моралистам все было ясно. Чума, пожар, война — все это кара небес за «чудовищную неблагодарность, порок, развратность двора, неправедную жизнь». Англия — новый Египет, второй Содом.

Жертвоприношение в виде отставки непопулярного сановника могло успокоить людей. К тому же Кларендон начал вызывать раздражение и у самого Карла. Ему, человеку, входящему в зрелый возраст, все труднее становилось мириться с издавна знакомыми чертами канцлера — уверенностью в собственном нравственном превосходстве, нетерпимостью, подозрительностью к молодым, враждебностью ко всему новому. То, что Кларендон часто оказывался прав, только усугубляло положение. Ему было уже много лет, энергии в полной мере справляться с обязанностями, которыми он ревниво не хотел ни с кем делиться, не хватало. А ко всему прочему Кларендон был непопулярен не только при дворе и среди простого народа, но и в парламенте. Все очевиднее становилось, что он считал палату общин институтом, который следует держать в узде, а кое-кто не мог простить ему брошенных будто бы слов, что единственный смысл существования этого органа — собирать деньги на проведение политики, вмешиваться в которую никоим образом не должно. К концу августа 1667 года Карл уверился, что палата общин собирается отправить Кларендона в отставку, и дал понять, что лучше бы ему самому попросить об этом. Кларендон отказался, резонно заметив, что никакого преступления не совершил. Однако же давление на короля возрастало, и в конце месяца он потребовал от канцлера сдать дела.