Петр Фоменко. Энергия заблуждения - Наталия Колесова Страница 63

Много чего мы не успели… Был целый проект у нас с Таней Дешко – записать, как Петр Наумович поет. Уже договорились с ним, что специальную запись устраивать не будем, а просто соберем застолье, посиделки с друзьями Петра Наумовича, развесим везде микрофоны. Потом почистим звук, уберем нецензурные слова… или не уберем… Нам хотелось записать всех тех людей, которые уходят, и вместе с ними исчезает целый слой русской культуры. Не успели… Жалко…

Я всегда считал себя его учеником, но очень долго не мог назвать его Учителем. Однажды, когда мы учились на третьем-четвертом курсе, Фоменко возмущался, что после гибели Мейерхольда по всей стране развелись «ученики Мейерхольда», потом повсюду появились «ученики Эфроса», сейчас – Васильева. «Самое страшное, никто же не спрашивает тех „учителей“, хотят ли они, чтобы все эти люди называли себя их учениками». Тогда я решил вообще не произносить слово «учитель». Говорил: «я учился у Фоменко», «Мой педагог – Петр Наумович», «у моего профессора…», как угодно, только не учитель. Доходило до смешного – в одном телевизионном интервью я хотел сказать: «Как говорит мой учитель П. Н. Фоменко». А вместо этого произнес: «Как говорит мой (пауза) дорогой Петр Наумович…» Однажды мы выпили, и я, естественно, считавший Петра Наумовича своим учителем, начал допытываться, имею ли я право называть его так. В общем, я вынудил, я добился разрешения «официально» считаться учеником Фоменко.

На протяжении всех этих лет я чувствовал его любовь. На моей камерной свадьбе присутствовали мои ближайшие родственники из Македонии, самые близкие друзья и, конечно, Петр Наумович с Майей Андреевной. Петр Наумович был очень весел, пел песни, говорил тосты, всех смешил, весь вечер оставался центром праздника. У меня было ощущение, вольно или невольно, что он возмещал отсутствие моего покойного отца. К счастью, есть видеозапись этого события, только сейчас, после его ухода, я боюсь ее смотреть.

12 июля – по православному календарю именины Петра и Павла, у нас в Македонии это тоже праздник. Раньше для меня это был день именин только моего папы Павле, потом стал двойным праздником Петра и Павла. А теперь это еще и именины моих дочек Павлы и Петры.

«Ревновал» Петр Наумович, когда я уходил в другие места, а не работал здесь, в «Мастерской». Только к постановкам в Театре музыки и поэзии Елены Камбуровой он относился по-особенному, да и к Елене Антоновне – очень тепло. Ему были интересны наши музыкальные спектакли. Больше всего он любил «P.S. Грезы», а «Землю» на музыку Баха он не увидел. Не успел. Я закончил спектакль после его ухода. Посвятил его ему. Но так… тихо… почти незаметно.

К моим периодическим «отклонениям» в сторону оперного театра Петр Наумович относился с любопытством, но и с долей иронии. Мне ужасно жалко, что он не ставил оперы. Кому, если не ему – музыканту, скрипачу, с его слухом, пониманием, чувственностью?.. Все его спектакли пронизаны музыкой, ритмом, интонацией… Многое из его профессиональной терминологии было заимствовано из музыкального мира. И то, что Фоменко так и не поставил ни одной оперы, – очень большая потеря для оперного театра. Так же, как и то, что его «отпустили» из ГИТИСа «по собственному желанию» – трагедия для театра в целом. Мог ведь выпустить еще хотя бы два-три курса, а может быть, и больше.

…Из того, о чем Петр Наумович мечтал, больше всего мне хотелось бы осуществить постановку по «Сказкам» Пушкина. Не знаю, произойдет ли это и найду ли я подход… Можно попробовать на одном из ближайших «Вечеров проб и ошибок». Одна из важнейших традиций, которую Петр Наумович придумал и оставил нам, – это «Вечера проб и ошибок». Это закрытый показ, на котором возможно все: актеры могут попробовать сыграть то, что им, может быть, никогда бы не предложили, режиссеры выходят за рамки своих пристрастий, могут увидеть своего товарища совсем другим, иногда случается так, что в актере обнаруживается потенциальный режиссер. Самое главное во всем этом – безответственность в хорошем смысле этого слова. Нет зрителей, нет плана выпуска, есть только «свои» и возможность пробовать и рисковать.

Понятно, что в истории останется великий русский режиссер Петр Наумович Фоменко. Останутся записи его спектаклей. Легенды о его хулиганстве, шутках, пении. Невозможно пытаться вычленить и записать его систему, даже произносить это слово глупо, так как она заключена в нем самом, в его органике, в его хулиганстве, в его темпераменте, энергии, полетах, в удивительных показах, в импровизациях, интонациях, в его безумии, в его жизни… Система Фоменко – это был сам Фоменко.

Но хочется попробовать передать то, что он вложил в своих учеников. И все-таки есть вещи, которые поддаются объяснению, которые возможно записать и передать. Так что нужно либо срочно отправлять Галю и Мадлен преподавать, либо попытаться осознать то, что поддается объяснению. Для этого необходимо нам – его ученикам – не просто вот как я сейчас поодиночке сидеть и отвечать на вопросы интервью, а нужно посвятить время такой, если хотите, исследовательской работе – сделать «вечера проб и ошибок», посвященные Петру Наумовичу. Что это значит? Например, берем сцену и пытаемся ее разобрать и поставить, как бы это сделал Петр Наумович, но не копируя его приемы, а объясняя друг другу способ Фоменко.

Музыка слова, музыкальная партитура речи для меня одна из основных особенностей его спектаклей. Он существовал в этом естественно, органично. Что значит, когда о его постановках говорят «воздушность», «кружева» и «легкое дыхание»? За счет чего это достигается? За счет движения мысли. Что такое «не ставить точки» «по Фоменко»? Это значит, что «точка» тормозит мысль, идущую, по сути, дальше. А другие попробуют, каково это – говорить монолог, стоя вверх ногами и опираясь на мизинец одной руки. (Так на втором курсе он сказал мне на этюдах по «Калигуле»: «Тяжело?» – «Тяжело!» – «Теперь говори!») Как через мизансцену, через форму можно добраться до содержания. Или как тело, поставленное в неудобные условия, помогает мысли стать свободной и актеру ничего не играть. Анализируя наши работы после показов, обсуждая их друг с другом, мы можем попытаться восстановить, что такое Петр Фоменко в его разборе, музыкальности, интонациях, партитуре, работе со словом, формой…

Для чего? Для того, чтобы все эти книги были не просто интересным чтением об интересном человеке. А чтобы студент театрального вуза, прочитав книгу о Петре Наумовиче, мог бы попробовать сделать свой отрывок «по Фоме».

P.S.

У нас, у всех «стариков», присутствовала по отношению к нему почтительность с долей страха. Мы его побаивались. Но, если в моей жизни что-то происходило, я всегда знал, к кому пойти за советом. В работе всегда задавался вопросом, как бы поступил на моем месте Петр Наумович, что бы он сказал. Сейчас нет Петра Наумовича. И тяжело оттого, что непонятно, что делать, как попытаться что-то сберечь, передать и продолжить.

…Сейчас мне жаль, что я мало звонил ему. Он очень любил, когда мы ему звонили…

Начнем с первой встречи. Иван Поповски позвал меня в театр помочь перенести его «Приключение» из стен ГИТИСа, где спектакль игрался в коридоре режиссерского факультета на третьем этаже. Они еще были студентами, и я, увидев «Приключение», влюбился во всю команду. Естественно, про Петра Наумовича я слышал, видел его издалека: страшный дядька, мэтр, монстр. Лично знаком не был, хотя очень хотелось. После удачного переноса «Приключения» Иван позвал меня на «Балаганчик» – это была большая ответственность, совместная постановка с французами. Новая авторская работа… Я все стремился показать свое решение Петру Наумовичу, но как-то не складывалось. Никак не случалось контакта. Для выпуска спектакля театр переехал в Париж, где Фоменко тогда преподавал в консерватории. Я надеялся, он придет к нам. Но, как доложила разведка, он гулял вокруг театра «Одеон», но так и не зашел. Премьера состоялась без него (или он был тайно – не знаю), все прошло удачно. Петр Наумович все время находился где-то рядом, незримо присутствуя. Через несколько месяцев состоялся показ «Балаганчика» в театре Моссовета в Москве, по окончании которого он собрал всех участников и выступил с речью, сделав массу замечаний, главный смысл которых сводился к тому, что он не понимает, чему он учил всех эти годы. После маленького разгрома, простившись с артистами, обратился ко мне: «А вы, Владимир, останьтесь». Остался я на девятнадцать лет… Ему понравилась моя работа, красивый свет. В первый и последний раз в «Балаганчике» я был в трех лицах: художник, художник по свету и технический директор. Петр Наумович предложил мне стать главным художником театра «Мастерская Петра Фоменко». Страх мой перед ним сразу прошел…