Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - Вера Лещенко Страница 64

Если бы старость могла… Оспаривать некоторые твои заповеди я стала с годами, да вот изменить им не смогла. Накрепко во мне они засели. О том не жалею, но знаю, что моя эстрадная карьера сложилась бы благополучнее, будь я похитрее. Еще одна твоя заповедь стала железной для меня: «Кто бы ни был зритель, никогда не халтурь. Каждый зритель прежде всего Человек. Лишь во вторую очередь это королева или ее подданный, одессит, москвич или германец. И в самом плохом хорошего горсточка всегда найдется. На хорошее и делай ставку. Знать зрителя надо. И петь ему надо то, что он услышит». Я и в лагере на сцену не выходила с натужной патриотикой, хотя и не осуждала тех, кто делал это. Ведь кому-то Сталина со Лениным и партией их прославлять надо было. Так что спасибо ура-патриотам, они облегчили мою лагерную жизнь.

Начальник Родионов посоветовал мне написать ходатайство о досрочном освобождении, уверенно пообещал – 25 лет мне сидеть не придется. Написала и думать об этом забыла. Всегда мучительно ждать того, во что не веришь. О тебе по-прежнему не было никаких вестей. Я подружилась с Володей Андриановым, москвичом, работавшим художником в Метрополитене. Ему дали четыре года за то, что кого-то о чем-то не осведомил. Он тоже считался политическим, уже отсидел свой срок и, на зависть другим, должен был вскоре отбыть. Мне Андрианов дал московский адрес своей мамы и обещал содействие в моем досрочном освобождении.

В культбригаде Володя делал декорации, писал сценарии концертных программ. А еще он играл на гитаре и пел исключительно твой репертуар. Мы даже пару раз выступили дуэтом, но я отказалась от совместных выступлений. Не смогла – слишком высока была заданная тобой планка. Андрианов выступал в одиночестве, принимали его прекрасно. Конечно, не упоминалось, что песни из твоего репертуара, но для меня это был добрый знак: в 1953 году в советском ГУЛАГе звучат запрещенные песни Петра Лещенко. Мне, если можно так сказать, повезло. Я попала в лагерь, когда озверевшая машина сталинских репрессий начала давать сбой, появились первые признаки потепления в отношении к заключенным.

Обычно на концерты в отдаленных районах капитан Родионов ездил с нами, мы – под конвоем, он – в соседнем купейном вагоне. Как-то во время одной из поездок зашел, сел напротив меня, стал расспрашивать, как мне живется, нет ли жалоб. Потом вдруг сказал: «Надеюсь, очень скоро ваше дело будет пересмотрено. Вернетесь домой и тогда сможете на все мучающие вас вопросы найти ответ. На этой станции мы часа два простоим. Я разрешаю вам часок погулять без конвоя».

Стояла осень. Я вышла из вагона без сопровождения. Наш состав загнали на задворки, я выбиралась к станции через железнодорожные пути и все оглядывалась: не следят? Вроде нет. Картинка словно стала меняться с черно-белой гаммы в цвет: вышла из вагона, конвоир не гремит сапогами рядом, и все вокруг, как в замедленном кино, начинает обретать краски. Иду по желто-красному легкому покрывалу осенних листьев – березовых, дубовых. На станции бабульки торгуют астрами – белыми, синими, красными, желтыми…

Был день осенний, и листья грустно опадали,

В последних астрах печаль хрустальная жила.

Грусти тогда с тобою мы не знали,

Ведь мы любили, и для нас весна цвела.

Сколько раз слушала это танго, но вот так пронзительно «хрустальную печаль» ни разу не ощущала. Как обостряют чувства разлука и трудности! В ту минуту мне так хотелось, чтобы ты был рядом! Дорогой мой, где ты сейчас? Сердце подсказывает только одно – жив. Полковник из советского консульства, который обещал мне лесоповал, не ошибся. Я на лесоповале, но не с топориком, а с аккордеоном, тобой подаренным. И в каждом концерте здесь звучат твои песни. Как я хочу, чтобы ты напомнил полковнику о его обещании дать тебе разрешение на возвращение домой, пока я «лесок валить» буду.

Был день осенний, и листья грустно опадали…

А мне нужно было возвращаться и снова привыкать к грохоту сапог конвоя рядом и к «печали хрустальной».

В один из летних дней 1954 года мы репетировали сценку из «Наталки-полтавки». Я по сценарию дубасила палкой влюбленного поклонника. Вдруг дежурный вызывает к телефону: «Вас Родионов требует!» И я услышала голос начальника:

– Поздравляю вас с освобождением. Отныне вы равноправный гражданин!

– Не знаю даже, что сказать…

– А ничего не говорите. Готовьтесь к возвращению домой.

Больше я Родионова не видела. Пару дней ушло на формальности: подписывала бумаги, получала личные вещи. Очень обрадовались мои девчонки, ведь в нашем бараке у меня был самый большой срок, а уходила я первой:

– Мои родные, скоро и вы одна за другой пойдете домой. У меня легкая рука. Берегите себя!

Мне выдали билет до Одессы, денег на карманные расходы, вручили справку об освобождении. «Заключенную Белоусову-Лещенко освободить со снятием судимости с выездом в Одессу 12 июля 1954 года» – такое предписание со ссылкой на постановление Пленума Верховного Суда СССР я получила и отправилась согласно ему.

Уходила я за территорию лагеря со смешанным чувством страха и радости. Больше было страха. Я боялась плохих новостей, не знала, как меня встретят там, за лагерными воротами. Очень хотела повидать Родионова, единственного хорошего человека, которого я повстречала в лагерной системе. Только бы не пострадал он за свою человечность. В зоне Родионова не было, мне дали его домашний адрес. Нашла его домик с палисадником. На веранде какая-то женщина колдовала у керогаза над вишневым вареньем. Очень была любезна:

– К сожалению, Сергея Сергеевича нет дома.

– Пожалуйста, передайте, что заходила Вера Лещенко. Я Сергею Сергеевичу очень благодарна за помощь мне и всем несчастным, кто попал не по своей воле в лагерь. Храни, Господи, ваш дом!

– Я передам, и вас пусть судьба хранит.

Пусть и меня хранит! Ведь моя судьба – ТЫ!

Поезд шел через Москву. Я впервые была в нашей столице. На Красную площадь не пошла, да и потом за все годы, что жила здесь, только один раз мимо пробежала. Жизнь научила: подальше от власти – спокойнее спишь. Даже когда закладывали звезду на площади в твою честь, попросила на торжество поехать знакомую журналистку, своего самого близкого друга. Я с ней доехала до цветочного рынка, сама выбрала белые розы. До сегодняшнего дня это единственные цветы, которые я смогла положить к символическому памятнику тебе, заложенному на такой любимой тобой родной земле. Ближе к полуночи подруга привезла мне сертификат, в котором была засвидетельствована закладка звезды. Я читала сертификат и понимала, что теперь твоя фамилия вышла из тени забвения.

В Москве я первым делом отправилась к маминой сестре тете Дусе, а от нее – по адресу, который дал мне Андрианов. Самого не застала, зато познакомилась с его мамой, попросила передать Володе, что освободилась и еду домой.

А дальше была Одесса. Встречали меня шумно, горячо. Были родственники, друзья, подруги, соседи и просто знакомые. Объятия, добрые слова. Поехали домой – там уже стол был накрыт. С Людочкой Бетой проболтали до утра. И все же я ощущала настороженность и недоговоренность, которые витали в воздухе. Страх и настороженность возникали, стоило мне назвать твое имя. Мне же нужна была помощь, мне лишь хотелось говорить о тебе, услышать хотя бы подсказку, что делать, куда идти, через кого получить информацию о тебе. Хотя бы узнать, жив ли ты. Где находишься? Что с тобой? Но разговора о тебе не получалось даже с Людочкой. Стоило произнести твое имя, и сразу возникала стена. Потепление в стране началось, но страх оставался.