Герберт Уэллс - Геннадий Прашкевич Страница 64

«Перед нами, — писал о «Душе епископа» писатель Евгений Замятин, — достопочтенный английский епископ, богатый, счастливый в семейной жизни, делающий великолепную карьеру. Как будто все хорошо, как будто нечего больше желать. Но у епископа заводится что-то в душе — маленькое, незаметное, как соринка в глазу. И соринка эта не дает ему покоя ни днем, ни ночью, вырастает в мучительный вопрос: да есть ли Бог, которому служит епископ? И есть ли этот Бог тот самый Христос, какой заповедал все отдать неимущим?

Епископ пробует лечиться у психиатра, у другого, наконец, попадает к молодому врачу, из излюбленных Уэллсом дерзких научных революционеров. Этот начинает лечить епископа не так, как все: он не тушит, а, наоборот, раздувает беспокойное пламя в душе епископа; он снабжает епископа чудесным эликсиром, который подымает его дух до состояния какого-то экстаза, уводит его из нашего трехмерного мира в мир высших измерений, и епископ своими глазами видит Бога и беседует с Ним…»

2

В романе «Джоанна и Питер: история обучения» («Joan and Peter: A Story of an Education»), вышедшем в 1918 году, речь уже идет об английском летчике, искалеченном в воздушном бою. Мучения его сродни мучениям усомнившегося, но все же пришедшего к Богу епископа. В горячечном бреду искалеченный летчик упрекает Всевышнего в жестокости, в нежелании ограничить мировое зло. «Но разве я злой тиран, как некоторые из вас думают? — возражает Всевышний. — Будь это так, я бы тебя первого пристукнул громом. Так что, не надо, я тут управляю на вполне демократических началах и предоставляю вам самим всё решать за себя». И в свою очередь спрашивает: «Кто это вам, скажи, пожалуйста, мешает по собственной воле уничтожать царей, королей и прочих носителей зла?»

И Питер приходит к великому пониманию: зло на Земле так же целесообразно, так же необходимо, как боль в живом организме. Зло — показатель неблагополучности. К нему следует внимательно прислушиваться. «Мы теперь должны жить как фанатики. Если большинство из нас не будут теперь жить как фанатики — наш шатающийся мир уже никогда не возродится. Он будет разваливаться, разваливаться и наконец рухнет. И тогда раса большевистских мужиков начнет разводить свиней среди руин».

Кстати, Уэллс вдруг нашел неожиданное сравнение общего, что есть между Англией и Россией: Россия — это Британия на суше, а Британия — Россия на морях.

3

Отступление

Александр Щеголев (писатель):

«Честно говоря, творчество Уэллса значит для меня куда меньше, чем для старшего поколения, для тех же Стругацких, например. Уэллс никогда не входил в число моих учителей, влияние его книг на мои работы было, скажем так, ничтожным. И я — повзрослевший — ни разу не перечитал его романы. Хотя, в сравнении со многими, мне повезло. Дома у нас было 15 — томное собрание сочинений Уэллса — агромадная редкость по советским временам. Так что, хочешь не хочешь, а прочитать классика пришлось, фантастика ведь! Фантастику я в юности хватал всю, какая попадалась, выискивал в библиотеках и у друзей, покупал на толкучке. И вдруг с изумлением открыл, что, оказывается, прямо у меня под носом, в собственной квартире, в коридоре на стеллажах, скрывается настоящий клад! (Книг в доме всегда было избыточно много, легко заблудиться.) Сочинения-то уэллсовские оформлены академически скупо, по-взрослому, рука подростка к ним не потянется. Пойми, что перед тобой фантастика! Помнится, только в старших классах школы я допёр, что некто Уэллс в невзрачном синем коленкоре — это, оказывается, тот самый автор, который написал «Войну миров».

Уэллса я тогда прочитал всего.

Точнее, его фантастические романы.

Про рассказы не помню, может, тоже зацепил по касательной, но романы — точно.

И главная ценность романов состояла для меня как раз в том, что их было много. Если кто случаем не знает, помимо топовых, всем известных («Человек-невидимка», «Машина времени», «Война миров», «Остров доктора Моро»), есть и куда менее известные: «Когда Спящий проснётся», «Пища богов», «Люди как боги», «Война в воздухе». Последний из названных запомнился особо. Читал я его и не понимал: что ж тут фантастического? В Первую мировую, думал я, и не такое бывало, наверное, и вообще — всё не так. Короче, воспринял я роман, как исторический; пока не дочитал до даты написания — 1908.

И тут я понял, что такое настоящее воображение. Воображение — это форма ясновидения. Уэллс мне, мальчишке, это наглядно показал.

Почему же Уэллс не встал в ряд моих любимых писателей?

Думаю, в том числе еще и потому, что я слишком рано его прочел.

Отчётливо помню ощущение, которое испытывал при чтении: увлекательно, но неприятно. Местами — крайне неприятно. Дочитываешь до конца и хочется стряхнуть с себя что-то, сам не понимаешь — что. Вероятно, Уэллс был мизантропом, и его презрение к людям просачивалось не только в сюжеты, но и во фразы. Нелюбовь к собственным героям буквально пропитывала тексты. Но при этом, повторяю, увлекательность не страдала. Страшное разочарование постигло меня только когда я дошёл в собрании сочинений Уэллса до его реалистической прозы. Ну представьте: подростку из советской эпохи в руки попало пятнадцать томов заграничной фантастики уровня» Человека-невидимки». Прочитано менее половины, он предвкушает новые путешествия по жутковатым мирам — долгие и увлекательные, и вдруг выясняется, что фантастика кончилась! Начитанных томов на полке — длинный ряд, а читать нечего!

Бытовые романы Уэллса я честно попытался осилить. Всё-таки от автора остросюжетных фантастических боевиков (как ещё назвать лучшие его вещи?) можно было ждать, что вот сейчас он извернётся и в который раз поразит моё воображение, вот сейчас… вот еще десяток страниц… вот еще сотню страниц… Но нет… Не поразил… Романы оказались неожиданно скучные.

Предав фантастику, Уэллс нанёс мне настоящее оскорбление.

Помню, в досаде я листал оставшиеся нечитаными тома, пытаясь найти хотя бы «клубничку» (романы-то вроде как «про любовь»), но и тут облом. Конкуренцию с Жоржем Амаду и с его «Доной Флор» Уэллс проиграл вчистую. Так был вбит ещё один гвоздь в крышку не сложившихся отношений классика с читателем (мной). Понятно, что нефантастические романы Уэллс писал не для меня, однако детская обида — прилипчивая штука, её помнишь годами.

Позже, уже в институте, я узнал о существовании «России во мгле». Мне говорили: о, это нечто! Под негласным запретом! Антисоветчина! Полный мрак! И снова я вытащил из шкафа собрание сочинений, открыл том номер пятнадцать. И… ничего не помню из той книги… разве что описание встречи Уэллса с Лениным, да и то смутно…

Начав эти воспоминания, я снимал с полки старые томики — потёртые, зачитанные. Листал их, останавливался на цветных вкладках. У страниц — совершенно особый запах. Ни одна из современных книг так не пахнет; возможно, это и есть запах детства? В голове возникают яркие картинки, рождённые когда-то прочитанным. Оказывается, я многое отлично помню. И мелькает странная мысль: а не обделил ли я себя, десятилетиями держа Уэллса вне круга своего чтения?