Узаконенная жестокость. Правда о средневековой войне - Шон Макглинн Страница 65

Подобная варварская практика применялась в латинских армиях повсеместно (и не только в латинских, но также в мусульманских, монгольских, китайских и любых других). По-видимому, для данного аспекта не существует каких-либо географических исключений, есть только индивидуальные особенности: Англия, например, выбивается из общего числа тем, что эпизодов с экстремальными зверствами в местных хрониках не так уж много. Скорее всего, это говорит не об отсутствии жестокости в отдельных случаях, а о том, что она, так или иначе, присутствовала всегда и приобрела регулярный, обыденный характер. Во время первого крестового похода крестоносцы насаживали головы мертвых мусульман на колья на виду у гарнизонов Никеи и Антиохии. Саладин подобным же образом поступил с головами погибших крестоносцев после победы у Тивериадского озера во время третьего крестового похода. В 1153 году защитники Аскалона свешивали трупы осаждающих со стен крепости. В 1209 году, во время альбигойского крестового похода против катаров, Симон де Монфор взял замок Брам и велел изуродовать весь гарнизон: каждому отрезали нос вместе с верхней губой, а также выкололи глаза. Исключением стал лишь последний солдат, которому сохранили один глаз, да и то для того, чтобы он сумел остальным показать дорогу к очередной крепости, которую Монфор собирался осадить. Это стало одновременно и предостережением, и расплатой за аналогичное обращение по отношению к его собственным войскам. Во время Реконкисты в XIII веке Хайме (Яков I) Арагонский велел с помощью катапульты перебросить головы мусульманских пленников через стены Пальмы, прежде чем истребить жителей, а в Лиссабоне головы восьмидесяти мусульман были насажены на колья. В Лярош-Гюйоне в 1109 году Людовик VI велел предварительно кастрированные и расчлененные трупы воинов гарнизона (сердце командира было насажено на кол) уложить на плоты и спустить по Сене до Руана, чтобы продемонстрировать, какие масштабы может принять месть короля. Эдуард III в 1333 году повесил заложников на глазах у защитников Берика. А в 1344 году тайный лазутчик, посланный из английского гарнизона в Обероше, Гасконь, попытался пробраться через ряды осаждающих французов, но был пойман, живым привязан к осадной машине и катапультирован через городские стены обратно.

У германских императоров династии Гогенштауфенов, видимо, была особая склонность к проявлению жестокости во время осад. При осаде Бреши в 1238 году Фридрих Барбаросса велел привязывать заложников к своим осадным машинам, чтобы удержать осажденных от их обстрела и уничтожения. В ответ защитники Бреши свешивали на веревках пленных имперских воинов прямо перед осадными таранами Фридриха. Осада Кремы в Ломбардии в 1159 году оказалась особенно ужасной, и здесь мы наблюдаем многочисленные эпизоды зверств, которые провоцировали все новые и новые бесчеловечные проявления. Оттон Фрейзингенский рассказывает, что произошло, когда имперские воины Фридриха Барбароссы убили нескольких солдат из гарнизона Кремы, когда те совершили неудачную вылазку: «Это было печальное зрелище: напавшие отрубили нескольким головы и играли с ними, будто с мячами, перебрасывая из рук в руки и жестоко дразня тем самым своих удрученных наблюдателей. Но находящиеся в городе, считая для себя постыдным безнаказанно терпеть подобное, тоже устроили душераздирающий спектакль, безжалостно отрывая руки и ноги пленникам из нашего войска, которых держали на стенах».

Затем Фридрих велел повесить других пленников на эшафотах на виду у всего города. Осажденные точно так же поступили со своими пленниками. Потом Фридрих приказал повесить еще сорок пленников, в том числе рыцарей и лиц знатного рода. Тогда, как утверждают очевидцы, защитники сняли с одного из рыцарей скальп и, осторожно собрав волосы, прикрепили скальп к его шлему; у другого рыцаря отрубили руки и ноги и бросили того корчиться в предсмертных муках на улице. В тщетной попытке защититься от обстрела городских мангонелей, разрушающих его собственную осадную башню, Фридрих привязывал к ней заложников в качестве живых щитов. «И тогда несколько юношей погибли ужасной смертью, пораженные камнями, а другие, оставшиеся в живых, испытали еще большие мучения — получив ранения и не в силах вырваться, они с тоской и ужасом ждали неминуемой гибели, уготовленной им судьбой… Защитники со слезами на глазах стреляли по истерзанным телам своих товарищей, они разбивали им грудные клетки, пробивали животы и головы; кости и мозги перемешались в кровавом месиве. Это было дикое и страшное зрелище». Несмотря на все это, Фридрих заявил, что поступает «в полном соответствии с законами и обычаями войны», что еще раз показывает, насколько бессмысленными — и гибкими — могли стать эти законы.

Неудивительно, что в такой атмосфере экстремальной жестокости лица, не участвующие в боевых действиях (некомбатанты), отчаянно пытались избежать эксцессов боевых действий. Их положение в периоды осад становилось весьма и весьма шатким: блокада крепости несла с собой голод и болезни; поражение — призрачную перспективу выкупа и статус одинокого, брошенного на произвол судьбы беженца; штурм означал почти неминуемую резню. То, что последнее из перечисленного давало меньше шансов для удачного исхода, чем первое, отнюдь не снижало общей угрозы, поскольку голод и болезни могли выкосить даже больше жизней, чем удачный приступ. При осаде городов и замков количество некомбатантов обычно превышало численность гарнизона, и поэтому все несчастья и невзгоды осадной войны тяжким бременем ложились на мирных жителей. Все это разительно отличается от того, что происходило на полях сражений, и от того, что воспето в романах о рыцарях, сошедшихся в живописной схватке.

Участь «бесполезных ртов» в Шато-Гайаре отражает пугающую уязвимость мирных жителей, волей судьбы оказавшихся в осажденной крепости. Подобные сцены повторялись на всем протяжении средних веков и, наверное, стали более типичными, чем факты резни. Аналогичные события происходили в Фаэнце, в Италии, в 1240–1241 гг., в Кале в 1346–1347 гг. (когда некоторым беженцам разрешили уйти, но другую группу из 500 человек остановили и бросили на произвол судьбы у городских стен), а также в Руане в 1418–1419 гг. В каждом из эпизодов военачальника, отказавшегося пропустить «бесполезные рты» через ничейную территорию — Фридриха II, Эдуарда III и Генриха V, — современники считали образцовым полководцем, воплощением рыцарских идеалов. И все же их действия на войне, особенно во время осад, разительно отличаются от поступков, присущих истинному рыцарю — защитнику женщин, слабых и обездоленных. Люди, погибшие от голода в подобных ситуациях, также фактически стали жертвами зверств, как и те, которых истребили во время штурма. Но в данном случае весь груз ответственности перекладывался на неприятеля, особенно на командира гарнизона, который выдворил невоюющих за пределы крепости, вместо того чтобы исполнить свой долг и защитить этих людей.

Давайте завершим главу рассказом о бедственном положении жителей Руана, осажденного войском английского короля Генриха V зимой 1418–1419 гг. Осада и сопротивление получились жестокими, бескомпромиссными. Генрих велел повесить пленников на эшафотах на виду у защитников. Французы, проявив еще большую изобретательность, спустили повешенных с зубцов укреплений, привязав к ним собак, либо зашивали их в мешки вместе с собаками и бросали в Сену (так раньше было принято казнить преступников). Город поразили голод и болезни, и уровень смертности неимоверно вырос. Стоимость продуктов вышла на заоблачные рубежи. Джон Пейдж, участник осады, пишет о жителях: «Они съели собак, кошек; они ели мышей, лошадей и крыс». Кошки продавались за два нобля, мышь — за шестипенсовик, крыса — за тридцать пенсов, в то время как собака или голова лошади — за полфунта. Юные девицы предлагали себя в обмен на хлеб. Поговаривали о каннибализме. Подобно многим писателям — очевидцам событий, Пейдж выражает искреннюю жалость и сочувствие к горожанам. То, что они находились на вражеской стороне, никоим образом не умаляет его сочувствия к ним или его понимания того, какое зло несет с собой разрушительный и бесчеловечный эффект всеобщего голода: