Бенито Муссолини - Кристофер Хибберт Страница 66

Насилия практически не наблюдалось, и жертв не было. Веселье преобладало над жаждой мести. На виа дель Тритоне, пьяцца Колонна, виа Национале и пьяцца дель Пополо толпы народа пели песни и плясали, словно на фиесте. «Фашизм мертв», — радостно кричали они друг другу. И это было правдой. В эту ночь в Риме не погиб ни один человек, который бы пытался защитить его.

Тем не менее большинство людей сидело по домам, пребывая в состоянии разочарования. После объявления об отставке Муссолини было передано заявление Бадольо, в котором сообщалось, что война будет продолжена, а Италия будет верна своим союзникам. Люди, как оказалось, ожидали слишком многого. Немцы по-прежнему оставались в Риме. Может быть, эта война и была «война Муссолини», но закончить ее пока было невозможно. Немецкая армия контролировала большую часть Италии, и германское командование уже приняло меры, чтобы этот контроль превратился в настоящую удавку на горле страны. Казалось, что все надежды на мир рухнули.

Однако были и те, кто помнил, как такое же множество людей, отмечавших столь радостно его падение, когда-то уже наполняло воздух слаженным скандированием «Дуче! Дуче! Дуче!», торжественно заявляя ему о своей верности до гроба. Но только один из этих, внешне преданных, последователей смог отдать последний долг преданности.

«Дуче ушел в отставку, — писал сенатор Манлио Морганьи в записке, оставленной им на столе в кабинете. — Моя жизнь окончена. Да здравствует Муссолини!» Затем он застрелился.

На вилле Савойя король прохаживался по дорожкам сада, бодро разговаривая с офицером своего штаба о заседании Великого совета и об аресте Муссолини. Не была столь же удовлетворена королева. «Они могли арестовать его где и когда они сочли бы необходимым, — выразит она впоследствии свое недовольство. — Но здесь этого делать не следовало.

Он был нашим гостем. Законы гостеприимства были нарушены. Это позор» [34]. При первых встречах Муссолини показался ей грубым и вульгарным, однако вскоре она стала испытывать по отношению к нему некое чувство восхищения, что и вызвало в ее душе сожаление по поводу его внезапного и сокрушительного падения.

В час ночи в кабинет начальника казарм имени Виктора-Эммануила II вошел подполковник Чирико и обратился к Муссолини: «Генерал Ферроне прибыл к Вам с письмом от маршала Бадольо».

Муссолини встал со своей походной кровати и вышел в соседнюю комнату, где его уже поджидал генерал Ферроне со «странно самодовольным выражением на лице». Ферроне, штабной офицер министерства обороны, передал ему письмо от Бадольо. Перед тем как прочитать его, Муссолини взглянул на гостя и спросил: «Генерал, мы с Вами раньше встречались, не так ли?»

Действительно, Ферроне, командовавший дивизионом в Албании, был представлен однажды Муссолини. Та встреча проходила в спешке, и дуче, который, как думал Ферроне, напрочь забыл о ней, вовсе не собирался уделять этому много внимания.

«Мы встречались в Албании», — сдержанно ответил Ферроне.

«Совершенно верно», — согласился Муссолини, широко раскрыв глаза, всем своим видом показывая, как он удивлен тому, что сам Ферроне помнит это. Дуче хотел, подобно Наполеону, показать, что и его память безупречна. «Совершенно верно, генерал. Не забывайте, я всегда высоко ценил Вас».

Затем он вновь занялся письмом.

«Его Превосходительству кавалеру Бенито Муссолини, — читал он. — Нижеподписавшийся глава правительства желает сообщить Вашему Превосходительству, что все совершившееся делается исключительно для Вашей безопасности и основано на достоверной информации о ряде серьезных заговоров против Вас. Вот почему он желает сообщить Вам, что им будет отдано распоряжение о том, чтобы Вас благополучно сопроводили, оказывая должное уважение, туда, куда Вы захотите.

Глава Правительства Пьетро Бадольо,

маршал».

Муссолини поднял взгляд на Ферроне, который спросил его, куда дуче хотел бы направиться.

Не ему отвечать на этот вопрос, — заметил Муссолини, преисполнившись некоего горделивого презрения, — ведь у него нет собственного дома. Он будет гостем везде, куда бы ни поехал.

Ферроне предложил ему отправиться в Рокка-делле-Каминате, и Муссолини, казалось, согласился. Он сказал, что не осмелился предложить этот вариант, поскольку всегда считал этот дом не своей личной собственностью, но как принадлежавший ему по положению главы правительства. Он попросил Ферроне передать его просьбу маршалу Бадольо в письме, которое он тут же, не торопясь, продиктовал.

«26 июля 1943 года, час ночи (он начал письмо в духе достаточно торжественном, который должен был придать его посланию этакий налет воодушевления и чувства неизбежности). Первое: я благодарен маршалу Бадольо за его заботу о моей личной безопасности. Второе: единственной резиденцией, имеющейся в моем распоряжении, является Роккаделле-Каминате, куда я готов отправиться в любой момент. Третье: я хочу уверить маршала Бадольо, напомнив о нашей совместной работе, что с моей стороны не возникнет никаких препятствий и я буду сотрудничать по всем вопросам. Четвертое: я рад принятому решению продолжать вместе с нашими союзниками войну, поскольку в этом заключаются честь и интересы нашей страны, и я от всей души надеюсь, что эта тяжелая задача, которую маршал Бадольо решает во имя и по приказу Его Величества короля, чьим верным слугой я был двадцать лет и остаюсь им поныне, будет успешно разрешена».

Он закончил диктовать это несколько подобострастное письмо, попросил перечитать его, а затем синим карандашом начертал внизу: «Да здравствует Италия! Муссолини» [35].

Генерал Ферроне ушел, и Муссолини снова лег в свою кровать, стоявшую в этом маленьком мрачном кабинете. Он долго не спал, но перед рассветом, наконец, забылся в тяжком сне.

Весь следующий день он провел в этой комнате, по большей части лежа в кровати, и лишь иногда вставал, чтобы посмотреть на машины, разъезжавшие на площади перед казармой, и на курсантов, маршировавших перед стеной, на которой огромными белыми буквами было написано: «Верить! Подчиняться! Сражаться!» Это был лозунг его режима.

Со своими тюремщиками он был вежлив. По словам одного из них, он «стремился снискать расположение, с готовностью подчиняясь всем просьбам. Ел он мало и не курил». Когда доктор Сантильо вновь приехал туда и спросил, не нужно ли ему чего-нибудь, Муссолини весьма почтительно произнес следующую фразу: «Только зубную пасту и пару шлепанцев». Наблюдавший за ним офицер сказал, что он был «отрешенным и спокойным». Только сейчас, как впоследствии Муссолини признался Рашели, он вполне осознал, что стал пленником и что власть, которой он обладал в течение двадцати одного года, утеряна им в течение одного дня. «Диктаторы не могут уйти элегантно, — грустно сказал он доктору Сантильо. — Они должны пасть. Но их падение никому не приносит счастья».