Частная жизнь адмирала Нельсона - Кристофер Хибберт Страница 66

Примерно ту же компанию собрал и Уильям Бекфорд, пригласивший Гамильтонов отметить Рождество в своем загородном доме в Уилтшире, пообещав леди Гамильтон «несколько восхитительных дней, не омраченных присутствием всяких паразитов, сплетничающих в светских гостиных». Под «паразитами» он в данном случае имел в виду семьи из других крупных поместий Уилтшира — Уилтона, Ступрхеда, Лонглита. Мать леди Гамильтон тоже включили в число приглашенных, а вот леди Нельсон нет. Она осталась в Лондоне со свекром, редко видевшим сына после его возвращения — тот всегда был «нарасхват», — и деверем, преподобным Уильямом Нельсоном с женой Сарой, приехавшими из Норфолка разведать, что можно извлечь из родства с адмиралом, входящим ныне в палату лордов.

По пути в Фонтхилл-Спленденс, роскошный особняк в стиле Андреа Палладио, построенный для Бекфорда отцом — негоциантом и лорд-мэром Лондона, оставившим сыну состояние, оцениваемое сегодня примерно в 60 миллионов фунтов, — Нельсона встречали в Солсбери привычные ликующие толпы людей, оркестры, всадники-добровольцы, отцы города, сопровождающие вручение грамоты почетного жителя города пространными речами, где восхвалялись характер и доблести героя. И, как и повсюду, вид маленького, худого, искалеченного человека оказывался сплошным разочарованием для тех, кто рассчитывал встретить нового Уолтера Рэли или Френсиса Дрейка. «Увидев, как он выходит из экипажа, — свидетельствует один из очевидцев, — я поразился: неужели этот однорукий, одноглазый человек действительно разметал целый французский флот? Все мои представления о герое, воспитанные школьным учебником, рассыпались в прах».

Среди гостей Фонтхилла присутствовали: мадам Бригада Банти, оперная певица с голосом посильнее, чем у леди Гамильтон; Бенджамен Уэст, американский художник и преемник сэра Джошуа Рейнольдса на посту президента Королевской академии живописи; Джон Уолкот, некогда врач, а ныне автор сатирических стихов, подписывающийся псевдонимом «Питер Пиндар»; Уильям Гамильтон, сын одного из учеников Роберта Адама, писавший в то время серию портретов по заказу Бекфорда; наконец, Джеймс Вьятт, архитектор, сын фермера и лесозаводчика, помогавший хозяину делать проект Фонтхилльского аббатства, странного, эксцентрического сооружения в готическом стиле — восьмиугольной башни, поднявшейся на высоту в 276 футов прямо в центре парка, а потом рухнувшей.

В сопровождении военного эскорта и оркестра из тридцати инструментов, игравшего «Правь, Британия», Нельсон со спутниками подошел к дому, где поджидала многочисленная челядь, в том числе карлик, подобранный Бекфордом в Португалии. У подножия широкой лестницы, ведущей в Мраморный зал, их приветствовал хозяин. Гостей пригласили к обеденному столу, и за десертом, как рассказывала дочь Бекфорда кузине, леди Гамильтон и мадам Банти, с участием остальных присутствующих, спели «Боже, храни короля» и «Правь, Британия». Затем слух собравшихся услаждал уже только этот очаровательный дуэт.

О рождественских праздниках в Фонтхилл-Спленденс почти ничего не известно. Пересказывают лишь историю о том, как хозяин посадил Нельсона в фаэтон и повез его показать владения. Но уже в самом начале поездки Нельсон, у которого вдруг исказилось лицо и закружилась голова, воскликнул: «Это для меня слишком, остановитесь!» И едва Бекфорд, напуганный видом гостя, натянул вожжи и послушные лошади остановились, выпрыгнул из коляски. А вот подробное описание «монастырских празднеств» в аббатстве вечером накануне Сочельника сохранилось.

Вскоре после заката гости отправились по вьющейся дороге в аббатство. Над головами у них ярко блестели спрятанные в ветвях светильники, а невидимые музыканты наигрывали различные мелодии — «от укрывшихся дальше всех доносилось — по свидетельству очевидца — загадочное, рассыпающееся во тьме эхо… Все было придумано и устроено так, чтобы задеть чувство, ослепить, возбудить воображение».

Через большой зал гостей провели в Кардинальскую гостиную, где в гигантском камине горели сосновые шишки. Длинный стол в трапезной, уставленный огромными серебряными блюдами с самой экзотической пищей, «не тронутой, — как отмечает тот же очевидец, — никакими современными приправами», вызывал у гостей ощущение «подлинно монастырского стола». Стены были увешаны розовыми портьерами, стулья сколочены из черного дерева.

Комната наверху, куда гостей провели после трапезы и где на каждой ступеньке со свечами в руках стояли слуги в черном, была драпирована желтой камкой. Леди Гамильтон показала здесь одну из своих знаменитых «Позиций» — пантомиму, трагическую историю Агриппины, причем сыграла с необыкновенным воодушевлением: по воспоминаниям мисс Бекфорд, у многих на глазах выступили слезы. По окончании спектакля, запечатленного по просьбе Бекфорда в красках Бенджаменом Уэстом, гости, по словам одного из них, «словно очнувшись от дремы, либо освободившись от каких-то магических чар», проследовали в восьмиугольную комнату, где им предстояло полюбоваться изваянием святого Антония Падуанского — скульптурой Джона Чарлза Феликса Росси. Фигура святого стояла на алтаре в окружении ковчежцев, подсвечников и других украшений. Затем все вернулись в Фонт-хилл-Спленденс на ужин.

В конце проведенного дня хозяину стало абсолютно ясно — леди Гамильтон ему, в общем, не по душе. «Она не испытывает никаких чувств, а лишь демонстрирует их, будучи актрисой, — передавал он свои впечатления от знакомства с Эммой. — Неудивительно, ведь она столько времени провела при неаполитанском дворе, а это гнездо порока — отличная школа для любой англичанки. Нельсон без ума от нее. Она способна заставить его поверить во что угодно: даже в то, будто тамошняя распутная королева — сама Мадонна. Он у нее на коротком поводке».

На следующий день гости Бекфорда разъехались по домам. Впрочем, для Нельсона дом 17 по Дувр-стрит вряд ли мог действительно считаться очагом. Безумная лихорадка любви к леди Гамильтон лишь заставляла его испытывать все большую неприязнь к жене. В ответ на дошедшие до него слухи, будто Фанни собирается снять Шелбурн-Хаус как новое жилье для них обоих, Нельсон раздраженно бросил: «Пускай делает, как считает нужным. Я, слава Богу, не обязан там жить». Он с трудом выносил ее присутствие. Да и ей стало невмоготу терпеть, как муж расписывает красоту, достоинства и таланты леди Гамильтон. Однажды за завтраком (если только адвокату Нельсона Уильяму Хэслвуду не изменяет его не чрезмерно твердая, тем более сорок пять лет прошло, память) леди Нельсон взорвалась: «Мне надоело слышать о леди Гамильтон! Решай — либо она, либо я!» «Придержи язык, Фанни! Что ты себе позволяешь? — якобы оборвал ее Нельсон. — Я от души люблю тебя, но не могу пренебрегать своими обязательствами перед леди Гамильтон, как не могу говорить о ней без восхищения и любви».

«Не проронив в ответ ни слова, — продолжает свой рассказ Хэслвуд, — и даже не пошевелившись, лишь пробормотав что-то в том роде, что теперь ей ясно, как поступить, леди Нельсон вскоре вышла из комнаты и уехала. После чего Нельсоны никогда вместе не жили. Если я не ошибаюсь, — заканчивает Хэслвуд, — лорд Нельсон формально оставил ее светлость еще до возобновления службы на флоте». Похоже, процедура расставания оказалась недолгой. По словам главного инспектора флота сэра Эндрю Хэмонда, Нельсон заехал в дом на Дувр-стрит и прошел наверх. Жену он застал в спальне лежащей на кровати. Она протянула к нему руку и произнесла: «Ты человек чести, других таких на свете нет. Так вот, скажи по чести, подозревал ли меня когда-нибудь в супружеской неверности или слышал от кого, будто я тебе изменяю?» «Нет, — ответил Нельсон, — такого не было». С этими словами он вышел из дома и больше не возвращался. В тот же вечер он написал Фанни несколько строк, извещая о своем прибытии в Саутгемптон и прося передать привет отцу и «всей семье». Далее он перевел на ее счет 400 фунтов и распорядился о «приличных ежеквартальных выплатах». К тому времени дом в Суффолке, Раундвуд, уже продали, и Нельсон, не желая оставлять жену без крыши над головой, заплатил за год вперед за дом на Дувр-стрит, 17.