Дорогами войны. 1941-1945 - Анатолий Белинский Страница 7

– В машине! Что вы мне фейерверк устраиваете… В Хельсинки видать!

Светает. Вернее, сереет. Поперек курса – темная гора. Гогланд. К зюйду от острова – эсминец дозорный прохаживается.

Втискиваемся в бухточку под горой. Сууркюля (Северная деревня). Гриша с комиссаром в штаб сбегали и:

– Приготовиться к походу!

– Фььюууууу! – это не дудка боцмана, это мы, кто был на мостике, издали такой звук, когда узнали, что идем на Ханко, народ увозить оттуда. Ханко… Это было единственное место в начале войны, где наши войска не отступали. Наоборот – брали у противника острова, охватывающие с двух сторон нашу военно-морскую базу.

…Ну, двинулись.

– Справа пять – мина!

– Слева сорок – мина!

Черный шар качается на волне, ожидая жертву. Четыре отростка-«рогульки», как окрестил их потом Зощенко.

– Сигнальщик! Сигнал: вижу мину. Лево на борт! Комендоры, мину расстрелять! – несется с мостика.

Братья пушкари суетливо наводят сорокапятки… Бац, бац, – и… мимо! Наконец сам Леонид Петрович Бумберс выстрелил. Попал!

Но взрыва не последовало – мина только притонула. А это еще опаснее, чем та, невидимка, на якоре, что ждет тебя под водой, – ту хоть затралить можно.

Мы идем в голове. За «Вирсайтисом» – ТЩ «Ударник», сетевой заградитель «Азимут», транспорт «Вахур», ТЩ «Клюз». Замыкают шествие три сверхтихоходных тральщика-ижорца 35-й, 58-й и 420-й. Курс – 230.

Еще крупно видна южная оконечность Гогланда. С веста двинул на нас снежный заряд. Потом – туман, такой, что с мостика кормы не видать.

– Командир! Становитесь на якорь, – приказывает старший в отряде капитан 3-го ранга Белков.

Пытаемся прожектором и гудками передать приказание начальства на задние корабли. Наконец, вслед за нашей справа и слева по корме загремели в клюзах якорь-цепи.

Чуть туман поредел к утру – мы с Лобановым, моим новым отделённым, в один голос:

– Слева по корме – красная башня. Маяк! Расстояние…

Это был Родшер. Жора-лейтенант побежал на верхний мостик пеленг взять. …Мимо нас, впритирку, «Азимут». Зацепил своим якорем наш, сорвал. Ругань на полубаке на русском и латышском языках (боцман Цирулис во гневе всегда переходит на родное наречие).

– Совершенно турная примета. Эта корабль, когда будет спускаться на тно, и нас саберет, – сокрушается старик Лерхс.

Поход на Ханко переносится на завтра.

19 ноября. 13.00. Курс – вест. Волна. На камнях у Гогланда то и дело взрываются мины, брошенные прибоем к берегу. Грохот вселенский! Со стороны Хельсинки, высоко, в блеклом холодном небе появляется финский самолет-разведчик и ложится на наш курс, впереди. Кто-то шутит:

– Лоцман!

Пробуем стрелять по нему. Разрывы снарядов (как электролампочки лопаются) на километр ниже цели. Зря палим. Через час «лоцман» передает нас своему коллеге, и так продолжается до темноты.

Мины, мины плавучие… Язык болит докладывать. Что-то будет с нами ночью?

В час ночи вышел из рубки штурман отряда Рабинович:

– Сейчас будет бить двенадцатидюймовка с острова Мяккиулото.

И точно. Далекая вспышка слева. В воздухе – хор-хор-хор и… корабль делает прыжок. Уши заложило, столб воды, поднятый разрывом, своей косматой вершиной достает до луны! Недолет, перелет, по корме, по курсу (совсем близко столбы!)… Это продолжается тридцать минут. Ух!

Снег в глаза. И свет морзянки. Ханковский дозор – канонерская лодка «Лайне». Под артиллерийский грохот швартуемся в гангутской гавани. Камни, каменные лбы-острова торчат из воды. Славные ханковские «ястребки» барражируют над нами. Пакгаузы в порту – настежь: бери, что хочешь и кто хочет чего. Во! Куриное рагу. Жаль только, что хлеба нет. Некоторых наших мореманов после невской голодухи жадность одолела, и теперь… из гальюна не выходят.

Посадка. Веселые полуматросы-полусолдаты (по форме). Гангутцы! Ящики, мешки – все закоулки на корабле заняты. Противник бьет по рейду. Становимся в колонну в прежнем порядке. «Лайне» провожает до поворота у острова Руссаре.

01.00. Снова луна. И снова, как и вчера: хор-хор-хор… Ахх! Работает 306-миллиметровая дура Мяккиулото.

– Мина у правого борта! – голос Яши Румянцева. Даю сигнал на «Азимут»… Пронесло… Взрыв! Что-то тяжелое ударяет меня по затылку (кусок шлюпки). Поворачиваю голову – гора воды и обломков опускается с неба в море. Мне показалось даже… летящие сапоги. Это не мы. Это «Азимут».

Из осевшей горы показалась корма с винтом, люди… Человек семь успел ухватить подбежавший катер МО. Это все, что осталось от команды и от трехсот пассажиров-гангутцев.

Утром узнаем: ночью отстал и подорвался на мине тральщик «Менжинский»… Страшная арифметика: за один переход погибли два корабля… И семьсот командиров и красно-флотцев – молодых, сильных, здоровых! И все же – корабли нашего отряда высаживают в Сууркюле полторы тысячи бойцов! Дальнейший их путь – Кронштадт, Ленинград.

Снова – на Ханко! Вся музыка знакомая – самолет, мины, обстрел – повторяется. И шторм. Жестокий. Треплет нас, конвой растягивается.

– Сигнальщик! На ТЩ «Клюз»: форсировать ход!

Ответ: «Не могу». Потом тральщик швырнуло волной в сторону, и мне не видно, что он там еще пишет.

– Почему не читаешь, в бога… Застрелю! – орет Гриша и тычет мне пистолет в затылок.

– Стреляй, дурак! – я поворачиваюсь лицом к пистолету. В это время из штурманской выходят командир отряда Белков, Рабинович и Жоралейтенант… Неистовый кацо враз успокаивается.

…На обратном пути отстал и подорвался на мине ТЩ «Клюз». Спасенных нет.

Письмо

Здравствуйте, Нина! Я – Шура. Помните? В Новый год в Толмачеве вы меня по голове гладили, успокаивали, когда одиночеством заболел… Простите, что пишу ни с того, ни с сего – больше мне писать сейчас некому. Да тут у нас, у борта корабля, сидит на пирсе дядя Коля, рабочий с «Севкабеля». Он здесь помогал корабли размагничивать. А сейчас он уйдет на катере в Кронштадт, в Ленинград. Ленинград… Как далеко это отсюда. Далеко не по расстоянию, а по тому… Мы сейчас готовимся… Не знаю, к чему. Все ребята пишут, а дядя Коля ждет.

Это, наверно, некрасиво – писать малознакомому человеку, который сам сейчас – голодный, под бомбами… Но я очень хочу, чтоб кто-то знал на свете, куда я подевался… Мы третий раз идем на Ханко, а в море – сплошные мины.

– Пижоны! – костит Петя Акентьев своих коллег-маслопупов со сторожевика «Коралл». – Жлоб на жлобе сидит и дрожит над собственной шкурой. У нас вон тоже трубки потекли, а мы идем.