Частная жизнь адмирала Нельсона - Кристофер Хибберт Страница 70

«О Боже, знающий чистоту моих помыслов и честность в поведении, устреми, умоляю, свой взгляд на меня. Помоги, будь опорою недостойному рабу Твоему, ибо лишь Ты, о Господи Владыка, даруешь покой и лишь к Твоей неизбывной милости обращаюсь я за поддержкой в сей бренной жизни и умоляю Тебя, о милосердный Господи, взять меня в должный час к себе, избавить от мира, где нет у меня друзей, способных утешить меня и облегчить боль даже на смертном одре. Избавь меня, о Господи, от тщеты мира, избавь быстрее, быстрее, быстрее. Аминь, аминь, аминь. Нельсон-и-Бронте».

Угрюмое настроение, породившее его молитву, внезапно сменилось необыкновенным душевным подъемом, когда выяснилось, что адмиралтейство предоставляет Нельсону трехдневный отпуск.

«Бедняга Томпсон, похоже, забыл все хворобы и печали при одной мысли о возможности скоро припасть к твоей дорогой, дорогой груди. — Строки так и бежали из-под пера накануне отъезда в Лондон. — Осмелюсь предположить, оба будут рады этой встрече. Жду не дождусь. Пусть твой домик под соломенной крышей (тогдашний эвфемизм женского полового органа) будет готов меня принять, а уж я не променяю его ни на королеву, ни на дворец. Поцелуй от меня Г.».

Нельсон приехал в Лондон еще до рассвета, позавтракал в гостинице «Лотиан» на Албермарл-стрит и помчался на Пиккадилли. Оттуда они с Эммой направились на Литтл-Тичфилд-стрит, где он нашел, что глаза ребенка и «вся верхняя часть лица — точь-в-точь как у матери» и вообще «никогда еще двое людей не производили на свет такого очаровательного младенца». «Поистине это дитя любви».

Эмме казалось, что любовника она почти и не видела: появился и тут же исчез. «У меня сердце от боли разрывается, — говорила она своей новой приятельнице, золовке Нельсона, жене преподобного Уильяма Нельсона Саре. — Одному Богу известно, как тяжело расставаться с таким другом… Я с ума, наверное, сойду от горя… Не зря нас называли (в Неаполе) Tria Juncta in Uno. Так оно и есть: у нас с сэром Уильямом и ним — на три тела одно сердце».

Нельсону передали — его жена, находившаяся в Брайтоне, хотела бы приехать в Лондон и поговорить с ним. Он сразу же написал ей: не надо, в столице он «по одному важному делу» и больше дня-двух не задержится. Ей следует «спокойно» оставаться на месте. Ни в Лондоне, ни тем более в Плимуте, где он вообще не сходит на берег, делать ей нечего. Подписался, как обычно: «Твой любящий Нельсон».

Леди Гамильтон его отпор жене весьма порадовал. «Том Тит сюда не приезжает, — говорила она Саре Нельсон. — Хотела, но ей отказали. На самом деле она только и знает, что гадить родным великого Юпитера. Сейчас с полной ясностью проявились вся ее низость и дурное сердце — Юпитер все узнал».

Конечно, Нельсон решил дать жене понять, что не хочет более ее видеть, как не хочет иметь ничего общего с ее сыном, который и без того давно уж ему надоел. Леди Гамильтон в переписке и разговорах с Сарой Нельсон презрительно называла его «молокососом», выражая надежду на то, что если тот появится в Лондоне, то ее не побеспокоит, а если все-таки заявится, ему будет отказано от дома.

«Я сделал для него все, что мог, — писал жене Нельсон в начале марте (копию письма он отправил леди Гамильтон), — но он, похоже, снова собирается сесть мне на шею, а друзья его — мои недруги — его только подстрекают. Как и подобает честному, щедрому человеку, свой долг я выполнил. Мне не надо, чтобы обо мне заботились — вернусь ли я домой, останусь ли на Балтике. При жизни я делал для тебя все, что в моих силах, и если суждено умереть, то, как ты убедишься, после смерти тоже. Вот почему единственное, о чем я прошу, — оставить меня в покое. Будь счастлива, по-прежнему любящий тебя Нельсон-и-Бронте».

В верхней части страницы Фанни сделала приписку: «Похоже, милорд Нельсон решил меня бросить. Сраженная таким известием, я отправила копию письма Морису Нельсону, всегда доброго ко мне. Пусть скажет, как мне жить дальше. Он посоветовал не обращать на его письмо ни малейшего внимания: оно послано явно невменяемым человеком».

Не в силах вынести мысли, что от нее вот так, запросто, отказываются, не в силах, как она выражалась, вытерпеть «молчание, в которое (он) ее погрузил», Фанни написала мужу письмо с просьбой еще раз все хорошенько взвесить. Ответа не последовало.

Я знаю, Чиф любит вкусно поесть: от палтуса он не откажется

Сразу по возвращении в Портсмут Нельсон в очередной раз слег. В сердце вдруг возникла острая боль, писал он леди Гамильтон, расстаться с которой поистине было для него так же тяжело, как «расстаться с частью собственной плоти», — она не проходила и в ближайшие полчаса становилась все сильнее. «Из жара меня бросало в холод, из холода в жар, пришлось вызвать врача», — сообщал Нельсон. Немного отпустило, лишь когда «Святой Георгий» поднял паруса и направился в Ярмут, где собирались корабли флота под командованием сэра Хайда Паркера.

Подполковник Уильям Стюарт, двадцатисемилетний сын графа Гэллоуэя, депутат парламента от графства Уайтоншир, командовавший на борту «Святого Георгия» отрядом морской пехоты, отмечает несдержанность и раздражительность лорда Нельсона. Вместо того чтобы оставить такие дела на усмотрение своего флаг-капитана Томаса Харди, «его светлость сам вмешивается в мельчайшие детали судового хозяйства, не всегда высказывая при этом здравые суждения», считает Стюарт. И продолжает: «В виду Данджнеса ветер почти утих, и судну следовало сменить галс. Лорд Нельсон сам принялся командовать, в результате чего мы упустили нужный момент: «Видите, что мы натворили. И как же теперь быть?» — сварливо бросил Нельсон то ли капитану, то ли вахтенному офицеру (не помню в точности, кому именно). «Не знаю, сэр, — нерешительно сказал офицер, — боюсь, теперь трудно будет вернуться». Нельсон резко повернулся и зашагал в каюту, бросив на прощанье: «Ну если вы не знаете, то я и подавно». И оставил офицера распоряжаться по собственному усмотрению» [39].