Святой Грааль. Во власти священной тайны - Ричард Барбер Страница 72

Но каким же образом и с какой стати Грааль мог быть камнем? Перечень предположений относительно версии о том, что Грааль — это камень, чрезвычайно велик Высказывалось предположение, что это мог быть небольшой переносной алтарь типа тех, какие нередко встречались в Европе в эпоху Каролингов и представляли собой резную плиту из полудрагоценного или поделочного камня в металлической оправе. Это — вполне достойное хранилище для облатки мессы, облатки, которую каждый год в Страстную пятницу приносил голубь. Другие авторы выдвигали гипотезу о том, что Грааль представлял собой алтарь, используемый в ритуале Эфиопской церкви, или даже особую реликвию, заимствованную из ислама. Некоторые исследователи проводили параллель с Каабой, священным черным камнем [228] метеоритного происхождения, хранящимся в Мекке. Ближе к истине, по-видимому, версии о магических и чудодейственных камнях, упоминания о которых можно встретить в Ветхом Завете и книгах по алхимии. Существуют параллели и в Новом Завете, в частности, в четвертой главе Откровения, где, по свидетельству св. Иоанна Богослова, «…на престоле был Сидящий; И Сей Сидящий видом подобен был камню яспису и сардису, и радуга вокруг престола, видом подобная смарагду» (Иоан. 4, 2–3). Евангелист пишет, что вокруг Сидящего находились двадцать четыре старца (Иоан. 4, 4). Вольфрам, как и большинство средневековых авторов, весьма хорошо знаком с библейскими текстами, однако эти упоминания не настолько точны, чтобы выглядеть намеренными цитатами; они скорее представляют собой отзвук тех идей, которые были расхожим местом в ту эпоху. Они относятся к более широкому культурному фону, а не являют собой использование Апокалипсиса в качестве прообраза Грааля и связанного с ним церемониала.

Можно указать целый ряд других возможных параллелей с тем или иным аспектом Грааля, особенно если обратиться к распространенной на Востоке эзотерической трактовке драгоценных камней — от историй еврейских авторов-мистиков, собранных в Каббале, до древнеиранских преданий. Это и ветхозаветные урим и туммим [229], и Шехина [230], и Хварена, и Горал, и прочие аналогии и прецеденты. Однако их вклад в символику поэмы Вольфрама — не более чем слабое, отдаленное эхо. Наконец, мы возвращаемся к курьезному обращению Вольфрама с французскими текстами, к которым восходит его повествование. У Кретьена Грааль «был сделан из прекраснейшего злата, украшен драгоценными камнями, ценнейшими и лучшими из всех, какие только есть в земле и в море: те камни, что блистали на Граале, все прочие, бесспорно, затмевали». Для Вольфрама это — всего лишь отправная точка, но как решить: действительно ли он не понял источники или же они пробудили в нем вдохновение и способствовали полету его фантазии? Проблема здесь та же, что и с именами у Вольфрама; мы уже разбирали его склонность к интеллектуальным играм. Его воображение «включается» вновь; Вольфрам увлечен идеей о том, что Грааль затмевает все прочие сокровища, и совмещает в одном камне свойства множества драгоценных минералов. Возможность ошибочного понимания еще более усиливается тем фактом, что два серебряных ножа, которые упоминаются в процессии Грааля, но в дальнейшем не выполняют никакой функции, на самом деле представляют собой ошибочное прочтение кретьеновского talleoir d'argent, то есть серебряная тарелка или блюдо, на котором разрезают пищу. Видимо, Вольфрам имел перед собой текст типа прозаической версии «Иосифа Аримафейского», в которой мы узнаём, что «сосуд [т. е. Грааль] знаменует собой камень», и не просто камень, а камень, закрывавший вход в гроб Иисуса [231]. Эта неопределенность в связи с природой Грааля может служить объяснением того факта, что Вольфрам ни разу не приводит описания Грааля как материального объекта. Впрочем, столь же вероятно, что отсутствие такого описания могло быть продиктовано желанием сохранить в тайне истинное происхождение Грааля.

Здесь мы вынуждены вновь вернуться к «lapsit exillis»: что бы ни значили эти два слова для Вольфрама, мы можем быть уверены, что это — не пароль, открывающий доступ в тайный мир, — пароль, который, если истолковать его правильно, укажет прямой путь к Граалю. Эта фраза — составная часть не вполне конкретной и потому интригующей природы воззрения Вольфрама на Грааль: магия, кроющаяся в тайне.

Благодаря этим своим свойствам Грааль в ряде мест описан как «wunsch», что буквально означает «совершенство» [232] в этом мире и в раю небесном, но почему и каким образом возникло это совершенство — остается тайной, возможно, преднамеренной. Другие атрибуты вольфрамовского Грааля в большинстве своем относятся к миру естественных чудес, запечатленных в бестиариях [233], гербариях и сборниках изречений той эпохи. Так, легенду о фениксе он заимствовал из бестиария, но при этом трудно понять, каким образом сила камня может сжечь феникса и превратить его в пепел, как о том сказано у Вольфрама [234]. По-видимому, феникс изображен ради того, чтобы показать могущество и уникальность природы Грааля: феникс — редчайшая и роскошнейшая из птиц, подобно тому как Грааль — самый редкостный, диковинный и дорогой драгоценный камень на свете. Помимо этой версии, трудно выстроить другую символическую аргументацию, ибо феникс описан в бестиарии как прообраз воскресения мертвых, которое не имеет прямого отношения к основной функции Грааля. Следующая тема, способность отодвигать смерть, представляет собой общее место многих легенд о чудесах евхаристии и, таким образом, легко соотносима с евхаристической природой Грааля, выражением которой служат голубь и облатка для мессы. Другим атрибутам найти место несколько труднее: идея о том, что Грааль способен продлевать молодость — это в большей мере загадка; она встречается только в «Перлесво», романе, которого Вольфрам, по-видимому, не знал. Кроме того, Грааль обладает качествами, которые относятся к области свойств магических камней: переносить его позволено только избранной деве, для которой он кажется легким, почти невесомым. Зато для грешника он непосильно и неподъемно тяжел. Когда единокровный брат Парцифаля, Фейрефиз, приближается к Граалю, будучи еще язычником, святыня оказывается невидимой для него; и лишь после крещения он обретает способность видеть ее.