Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся) - Евгений Рудашевский Страница 8

Ложусь спать. Подъём назначен на 4:30. К пяти хотим мы оказаться подле Тадж-Махала (идти к нему от нашего отеля не дольше 15 минут) – увидеть солнечный восход, в его стенах отражённый.

(Князь Алексей Салтыков писал 28 октября 1845 года: «Агра в отношении к мавританской культуре одна из замечательнейших и, может быть, одна из диковиннейших местностей всего земного шара . Здесь, в Агре, бездна памятников из лучшего мрамора; каждый в своём роде, единственный, каждый – самого строгого стиля, украшен сложными деталями, чрезвычайно гармонирующими между собой и нисколько не нарушающими девственной чистоты архитектурных линий» {11} .)

Два часа. Зной. Мы сидим на скамейке под единственным здесь тенистым деревом. Рядом скачут белки. Туристов немного, и те – индийцы. Мы в Красном форте Агры. Утомлены жарой. Здесь тихо; можно не торопиться и составить несколько строк.

В 5:00 мы вышли к Тадж-Махалу. По дороге ещё встречались шиваисты. Они теперь уныло брели по городу. Многие хромали; майки, шорты – в грязи. Праздник окончился; не хочу даже фантазировать, каким безумством продолжался он, чтоб под утро была у людей хромота, потрёпанность.

На улице – однообразный сор из тысячи лиственных тарелок. Музыки нет; колонки стоят чёрные, безъязыкие.

…

Даже в тени, под деревом, зной одолевает до слабости. Ветер начинается редко. От потливости зудит тело, по коже идут прыщи, раздражение (при том, что моемся и стираемся мы каждый день).

Прохладная вода бывает счастьем, но чересчур кратким. Когда иссохнешь до горячих волос, когда слюна оказывается мутной, густой, можно в пять долгих глотков выпить пол-литра и тем освежить себя от желудка до ступней; и чудится это наивысшей радостью, но уже следующим мгновением от кожи поднимается такая потливость, что хоть всё снимай на выжим – и не рад испытанной прохладе, и долго ещё не получается возвратить приятную сухость тепловой уравновешенности. Однако знаешь, что вскоре, когда жара одолеет вновь, согласишься на любые последствия ради этого мгновения – краткой, глубокой свежести.

Удивляет наше питание. Вчера в два приёма на двоих мы узнали по одному тосту, по два манго, по одному банану и по одной плошке риса с овощами. Другой пищи мы не искали. Голод ощутим, но ненавязчив. В такую жару аппетит не способен к силе.

Выпиваем не меньше трёх литров в день (туалет при этом посещаем редко)…

Тадж-Махал. Славное имя. Мы должны были посмотреть на него, пусть стремления к этому вящего не испытывали. «Останутся одни слезинки на челе времён, чей блеск навек запечатлён, и это – Тадж-Махал» {12} .

Четыре очереди (обособленные железными поручнями): мужчины-индийцы, мужчины-иностранцы и женщины, также разделённые национально. Индийцам билет – 11 рублей, иностранцам – 440. На входе у меня забрали сувенирный ножик – с трёхсантиметровым лезвием. Опасений от такого оружия я не понял, однако спорить не стал. У одной из туристок забрали пачку сигарет. Она спорила; толку не вышло.

Тадж-Махал – высокий. Об украшении его в путеводителе сказано было на трёх страницах. Малахит – из России, бирюза – из Персии, хризолит – из Египта, агат – из Йемена, ляпис-лазурь – из Шри-Ланки и так далее. 17 лет большого труда, после которого Агра назначена была городом любви. Ведь любовью наречён был порыв, по которому Шах Джахан, смерть жены оплакав (точнее, одной из жён), определил себя к двухгодовому трауру, а венцом к нему устроил дворец великий, небесный. И от страсти яркой стенал он в палатах своих, богов проклинал – обещал вопреки воле их жену свою смерти лишить, имя её обессмертив… Вот, коротко, история, которую в сорок минут здесь расскажет всякий экскурсовод. Не знаю, такой ли была любовь шаха к его Мумтаз Махал, но уверен, что плетями и железом подгоняемые 20 тысяч рабочих и тысяча слонов о чистоте царских чувств задумывались редко. Какой была цена этим минаретам, резным загородкам из мрамора и колоннам, устроенным по стене так, что поначалу обманывают глаз в своих плоскостях и размерах, затем (при объяснении обмана) – глаз радуют и занимают? Я не принимаю величия таких строений. Грустно мне любоваться ими.

Тадж-Махал, над Ямуной поставленный, как и четыре века назад, кажется здесь сгустком сказочным, ведь не успели победить его ни высотки, ни башни современные. Он велик в диком окружении. Кажется Тадж-Махал иллюзией. Удивил, но не очаровал. Повторюсь, величие его пробовалось мне пресным. К чему эти мраморные гиганты? Много ли хорошего от них получилось? Дворец всякий прежде всего – надгробие. Красота изваяний приятна на кладбище, но отзывается грустью.

В садах Тадж-Махала – живность большая. Белки и птицы людей сторонятся, но не пугаются. Каналы парка иссушены; наполняются они редко, в дни особой дождливости и тогда для лучших фотографий растягивают перед «короной» дворца ровное его отражение.

В 9 часов мы поднялись к выходу. Улочки парка – отдельные для индийцев и иностранцев – заполнились туристами сполна, пусть бы лето сочтено здесь несезоном.

Ножик мне вернуть не смогли; обещали найти его скорой суетой, но ждать я отказался, размыслив, что пользы от него мало.

В отель возвращались мы узкими, путанными кварталами. Здесь по-прежнему бродили босоногие шиваисты. Один из них (парень 13–14 лет) изловчился прихватить Олю сзади и тут же исчезнуть – так, что ни ударить его по руке, ни обозлиться на него словом не получилось.

Оля старалась быть внимательной в близости всех босоногих или украшенных в оранжевое; при возможности сторонилась их.

Для Красного форта осталось нам больше шести часов, и время это мы использовали в прогулке неторопливой, в отдыхе под деревом. Здесь всё примечательное отнесено к истории форта; другого интереса нет, кроме тесных двориков, коридоров и вида дальнего на Тадж-Махал. Поэтому вышло мне время сделать эти записи именно сейчас.

Приключение здесь было одно – отозвавшееся долгим смехом, шутками. Началось всё тем, что заметил я на верхнем этаже форта (в окне) движение; решил, что там крадётся турист. Мне захотелось тех же видов, однако я знал, что всякий подъём закрыт. Нужно было искать открытую дверь. Вскоре обнаружил я спрятанную в темноте лестницу – узкую, с высокими ступенями, незаметную в праздном ходе. «Вот!» – сказал я Оле и поторопился вверх. Окончил радость, руками найдя решётку и замо́к. Закрыто. Вздохнул – и понял, что на лестнице есть кто-то ещё… Чужое присутствие слышалось по шорохам – тихим, но ощутимым. Писк. Вновь писк. Рядом с лицом. Ну нет… Мимо меня вспорхнуло. Опять! Летучая мышь. Мыши! Писк, крылья – много. Обхватив голову, я ломанулся вниз и по такой темноте нужно удивиться, что не сломался я на высоких, неудобных даже для моего роста ступенях. Выскочил – под гомон – в зал; со мной вылетели мыши. Огляделся и – расхохотался.

Заглянул по лестнице с фонариком и тогда увидел рясные гроздья мышей, висящих на растопыренных лапках; не все, значит, улетели. Потолок здесь низкий; при неловкой удаче мог я задеть эти жилистые головы… Мерзкие рожицы. Пищат. Не нравится им моё внимание. Потягиваются, будто устали от сна. Крылья их – пережаренные крылья цыплёнка…