Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи Страница 87

Из-за окружавшей домик густой растительности, в комнатках всегда царил сумрак, и приходилось зажигать свечи даже днем.

Экзотика этих мест, лесная непроницаемая тишина, просто очаровывали императорскую чету. Вокруг дома по этой зелени протекал небольшой ручеек, он ласково журчал, словно ворковала голубка. От домика в разные стороны разбегались тропинки; все они вели к опушке, которую местные крестьяне называли «кружок волшебниц». Там прямо посередине была поставлена скамья. Часто император, сидя на ней, мечтал о чем-то своем.

Во время своих очень кратких отпусков, император страстно предавался охоте, которой посвящал все свое время. Охота обычно начиналась с раннего утра и длилась целый день. Приглашенные им благородные польские дворяне принимали участие вместе с ним в охоте на оленя. Вечером после обеда окровавленных убитых оленей раскладывали перед домом на траве. Егеря стояли неподалеку, держа в руках зажженные факелы, а царь со своими гостями подходили и осматривали свои трофеи. Охотничьи собаки громко лаяли, и их перекличка нарушала первозданную тишину этих мест, как будто они звали другого хозяина, который укрылся в лесной чащобе.

Первые дни наступившего октября были на удивление теплыми. Николай забывал о всех своих заботах, преследуя верхом на коне дичь; он делал остановки, стоял в засадах, скакал на полном галопе, — в общем испытывал все те радости, которые приносит охота, причем охота совместная с польскими аристократами, которые вели себя достойно и не кривлялись перед ним, как это часто бывало во время официальных встреч.

Алексей на самом деле стал выздоравливать после падения в лодке. Александра попросила молодого учителя Пьера Жильяра начать заниматься с сыном французским языком. Это была первая встреча швейцарца с цесаревичем. Он еще ничего не знал о природе заболевания мальчика, только отмечал у него очень сильную бледность. «Я был поражен тем, что на его лице не играл румянец, и тем, что его почему-то носят на руках, как будто сам он не мог ходить».

Александра, как и всякая мать, беспокоилась о сыне, который был вынужден сидеть в темном доме, без солнечного света и свежего воздуха. Однажды она решила взять его с собой на прогулку и посадила мальчика в экипаж между собой и Вырубовой. Вначале все шло отлично. Алексис удивлялся, что белочки в лесу позволяли ему приближаться к ним. Сколько он читал о них в сказках! Он с удовольствием наблюдал, как они перескакивали с ветки на ветку, словно виртуозы-циркачи на трапециях!

Экипаж то и дело подбрасывало на кочках на песчаной дорожке. Каждый толчок отзывался у него болью. Вдруг цесаревич побледнел как полотно. Из-за частых судорог он не мог пошевельнуться.

— Мамочка, мне очень больно, — пожаловался он. Александра, не спускавшая глаз с сына, велела остановиться.

Цесаревич жаловался на сильные боли в ногах и в паху. Он не плакал, но его исказившееся от боли лицо красноречиво говорило о том, как плохо ему было. Напуганная государыня распорядилась повернуть домой. Никто и не предполагал, что они уже отъехали так далеко, — до дома теперь оставалось километров десять. И на всем пути обратно Алексей чувствовал себя все хуже. «Когда мы подъехали ко дворцу, — вспоминала Вырубова, — его уже вынесли из кареты почти без чувств…»

Доктор Боткин, который никуда из дома не отлучался, осмотрел мальчика и обнаружил обильное кровоизлияние в бедре и паху. Этой ночью в Спале никто не сомкнул глаз. Хлынул поток телеграмм. Из Санкт-Петербурга один за другим стали прибывать знаменитые специалисты. Следом за докторами Федоровым и Деревенько приехали педиатр Острогорский и хирург Раухфус, доктор Рауст.

Они окружили кроватку цесаревича, но ни их знания, ни их опыт помочь в этом случае им не смогли, — ребенку лучше не становилось, теперь приходилось ожидать только худшего.

«Бедный ребенок сильно страдал, — писал Николай матери, — боль приходила приступами и возобновлялась каждые четверть часа. Из-за высокой температуры у него начинался бред, который продолжался и днем, и ночью. Каждое его движение вызывало у него дикую боль…»

«День и ночь Алексей Николаевич кричал от боли; окружающим было так тяжело слышать в коридорах его постоянные крики, стоны, — они были слышны и за стенами дома», — вспоминала впоследствии Вырубова.

Одиннадцать суток государыня не раздевалась, не ложилась в постель и почти не отдыхала, — часами она просиживала у изголовья своего маленького больного сына. Иногда на несколько мгновений погружалась в дрему, но вопли больного ее тут же пробуждали, что доставляло ей еще больше страданий.

— Господи, Господи, смилуйся же Ты над моим маленьким. Пусть буду страдать только я, страдать столько, сколько Тебе захочется. Я — ведь сильная женщина, могу его заменить, но только оставь ребенка мне, не отбирай его у меня…

Иногда Алексей широко открывал свои большие глаза, в которых сквозил страх, подолгу, жалобно смотрел на мать, и мольбы срывались с его горячих губ.

Эти мучения продолжались более десяти дней. Иногда Николай менял у изголовья больного Аликс, но он держался гораздо хуже, чем Александра. Анна Вырубова сообщает, что «однажды, войдя в комнату сына, услышав его отчаянные стоны, государь выбежал, и, запершись в своем кабинете, расплакался».

Врачи не оставляли никакой надежды несчастным родителям. Они теперь были уверены, что мальчик умирает. Алексей и сам так думал и ожидал только одного, — что смерть избавит его от страданий. Однажды он спросил у матери:

— Мамочка, когда я умру, мне уже не будет так больно, правда? Помоги мне умереть, мамочка… мне так больно…

В другой раз, когда боль немного отступила, он тихо сказал:

— Маленькую могилку мне выройте на полянке в лесу… чтобы я мог видеть, как вокруг резвятся белочки.

…Несмотря на страшную драму, которая разыгрывалась в спальне мальчика, в охотничьем домике жизнь шла своим чередом. Государи, и прежде всего Александра, делали все возможное, чтобы скрыть состояние предсмертной агонии, в котором находился цесаревич, наследник престола. Всем четырем его сестрам было строго наказано развлекать гостей, приглашенных, чтобы те не разъехались по домам.

Несмотря на все предосторожности, тяжелая болезнь наследника не могла долго оставаться абсолютной тайной. И в польских селах, и в Санкт-Петербурге, и даже за границей уже ходили тревожные слухи, один фантастичнее другого. Журналисты гадали, что же произошло с наследником. В лондонской «Дейли мейл» в пространной статье бесстыдно утверждалось, что мальчик подвергся нападению анархиста и был тяжело ранен при взрыве бомбы. Цесаревич якобы находился уже при смерти. Все понимали, что фатального исхода можно было ожидать в любой момент, и тогда министру двора, барону Фредериксу было разрешено выпускать ежедневный медицинский бюллетень о истинном состоянии здоровья цесаревича.

Узнав о тяжелой болезни наследника, русский народ все больше сплачивался, организовывал большие коллективные богослужения. Специальные молебны за здравие проводились и в больших соборах, и в маленьких церквах, затерянных в глуши деревень. Все русские люди желали скорейшего выздоровления цесаревичу. Перед чудотворной иконой Божьей Матери в Казанском соборе Санкт-Петербурга день и ночь молились верующие.