Ленин в поезде - Кэтрин Мерридейл Страница 9

Летом 1916 года, когда Хор принял руководство британским отделом разведки, Торнхилл был переведен на должность помощника военного атташе. Теперь в распоряжении Хора находилась небольшая и – по крайней мере в теории – активная группа сотрудников. Лейтенанты Стивен Элли и Освальд Рейнер бегло говорили по-русски и располагали хорошей сетью контактов в Петрограде. Капитан Лео Стивени помогал Торнхиллу в сборе данных войсковой разведки, включая информацию о немецкой военно-морской и стратегии31.

Трения с военным атташе полковником Альфредом Ноксом были неизбежны с самого начала. Согласно официальному мнению одного из чиновников посольства, на Ноксе “держалась реальная связь между Британией и Россией”32. Сам Нокс всячески подогревал эту репутацию и держался так, будто знает Россию лучше, чем все остальные члены британской колонии, вместе взятые. Однако он был родом из Северной Ирландии, а значит, имел недостаточно высокое происхождение, чтобы его можно было прикомандировать к царской Ставке. В результате эта должность досталась совершенно некомпетентному человеку, носившему, однако, пышное имя – сэр Джон Хэнбери-Уильямс33.

Напряженность между разведчиками и атташе буквально висела в воздухе; тем не менее всем этим людям удавалось сдерживать взаимную неприязнь достаточно долго для того, чтобы в течение нескольких месяцев до прибытия Хора добывать бесценную информацию – в том числе (как позднее признавал Стевени) и сведения, которые в 1915 году позволили англичанам перехватить часть немецкого “флота открытого моря” у банки Доггер и дать ему сражение34.

Хор вскоре обнаружил, что остальная часть британской колонии больше всего напоминала какой-нибудь оксфордский колледж, по ошибке перенесенный в Петроград. Помимо целого собрания ученых, тут имелась группа весьма разговорчивых писателей, промышлявших колонками для различных британских газет. К ним относился и уже упоминавшийся Артур Рэнсом, но самым блестящим был Гарольд Уильямс – лингвист, эссеист и корреспондент трех газет, женатый на Ариадне Тырковой, известной деятельнице либерального толка. Через свою жену (“женщину прогрессивных взглядов”, по определению Бьюкенена) Уильямс был знаком почти со всеми политическими фигурами Петрограда.

Это был очень тихий человек, – вспоминал Артур Рэнсом, – и чрезвычайно благожелательный. Не думаю, что у него когда-либо имелся хоть один враг35.

И если Нокс считался связующим звеном посольства со всей Россией, и прежде всего с российской армией, то Уильямс связывал британцев с крепнущим политическим классом, критиками режима и реформаторами, стремившимися к установлению современного конституционного правления.

Прошло совсем немного времени, и над Хором стали сгущаться тучи мрака. В то время как Элли и его группа продолжали свою секретную деятельность, к Хору обратился некий представитель православной церкви с просьбой о помощи: возник серьезный дефицит свечного воска. До начала военной блокады немецкая фирма “Штумпф” ежегодно поставляла для нужд русских церквей 13,5 тонны воска. Мотивы политиков, перекрывших поставки из Германии, были совершенно понятны, однако верующие по-прежнему нуждались в свечах для молитвы. Блокаду (и косвенным образом Британию) винили и в других трудностях тогдашнего российского быта. Через некоторое время Хор смог организовать импорт английского воска через Архангельск, но развеять всеобщий мрак он, конечно, не мог. Залы петроградских театров стояли наполовину пустыми, магазины представляли собой грустное зрелище, а в обществе и на улице обсуждали в основном дурные вести с фронта и невеселые прогнозы.

Петроградское общество перестало существовать, – отмечал Хор. – Большинство тех, кто составлял его цвет в довоенной столице, теперь на фронте, а для людей с более скромным состоянием и достатком участие в общественной жизни сделалось почти невозможным36.

У Хора было достаточно и своих проблем. Плата за жилье в последние месяцы резко поднялась. Даже сэр Джордж Бьюкенен был обеспокоен тем, что некоторые из его сотрудников, в том числе семейные, вынуждены были переехать в гостиничные номера, потому что квартира стала им не по карману. Цены на основные продукты настолько выросли, что не хватало даже дипломатического жалованья. В сентябре 1916 года Морис Палеолог записал в своем дневнике, что яйца и дрова по сравнению с последним довоенным годом подорожали вчетверо, а масло – впятеро37.

Как со всем этим должны были справляться русские рабочие, оставалось загадкой. Длинные очереди перед продуктовыми лавками – Хор пишет о “серых женщинах” – стали в 1916 году постоянной приметой жизни. Общая атмосфера была настолько накаленной, что появились слухи, будто антивоенные настроения подогреваются немецкими агентами38. Каждый справлялся как мог. У Хора был слуга-англичанин, который приходил к нему ежедневно, но тем не менее обзавелся двумя ливреями и по вечерам подрабатывал поочередно на приемах то в английском, то во французском посольстве.

От войны страдали, конечно, все страны, но Россия, кажется, больше других. Лондон думал, что трудности можно преодолеть дополнительными поставками пушек и предлагая больше кредитов российской бирже, но в Петрограде довольно быстро стало ясно, что одной доброй воли и импорта недостаточно. Ничто не работало как следует – ни транспорт, ни Генеральный штаб армии, ни полиция, ни снабжение топливом. Работа политического механизма также застопорилась – из-за саботажа со стороны царя и царицы, а также, как теперь думали, вследствие сложного германского заговора, направленного на подрыв России.

Направляющей воли, – писал один из ведущих политических деятелей того времени, – плана, системы не было и не могло быть . Верховная власть была в плену у дурных влияний и дурных сил39.

О положении дел Хор, очевидно, узнавал от готовых к общению либералов и состоятельных предпринимателей, которые составляли российский политический класс. Посол был слишком высокомерен, чтобы в этом участвовать, и потому Хор организовывал такие встречи с помощью Гарольда Уильямса, который знал всех – от председателя Думы Михаила Родзянко до реформаторов Павла Милюкова или Александра Гучкова40. Все говорили одно и то же: Россия на полной скорости несется к краю обрыва. Хватало двух рюмок коньяка, чтобы любой русский заговорил об этом открыто. Но главной проблемой был царь.

С тех пор как в августе 1915 года Николай II принял на себя личное командование армией и проводил все больше и больше времени в Ставке, он утратил последнюю способность к управлению страной. Он игнорировал или отвергал решения Думы, продолжая при этом комплектовать Совет министров – высший орган исполнительной власти – людьми настолько бездарными, что это было даже смешно41. Министров Хор знал не понаслышке, так как недавно был на приеме в Мариинском дворе – резиденции Совета. Там пахло отчаяньем и нафталином, а за чаем на него насел некий господин, который был столь глух, что принял британского офицера за немца и стал громко поносить низменность англичан и английские демократические привычки42.

Список ошибок царя стремительно рос. В январе 1916 года Николай снял своего премьера, 76-летнего Ивана Логгиновича Горемыкина. Назначенный на его место Борис Владимирович Штюрмер был не менее реакционен и еще менее эффективен. Штюрмер не нравился никому, включая Гарольда Уильямса, который с вызовом объявил, что “более коррумпированного, циничного, некомпетентного и лживого функционера в России не сыскать”43. Павел Милюков вспоминал о Штюрмере: