Вторая жизнь Марины Цветаевой: письма к Анне Саакянц 1961 – 1975 годов - Ариадна Эфрон Страница 9

—

Знаете ли Вы (нет, конечно!), что мама не была знакома с А. Штейгером [47] во время этой переписки и видела его — в 1-й и последний раз — уже после конца этого романа в письмах! У меня сохранились все черновики этих писем и все мысли ее по поводу… но об этом — после.

Еще раз — не беспокойтесь о моих отношениях с Орловым — я не буду вмешиваться в ваши с ним никаким боком. Но во многом (и не в мелочах) он вынужден не ссориться со мною. Единственная просьба — настоять на «Челюскинцах»! [48] Об этом же его прошу и я — но не как вмешательство в состав. Простите за сумбур, тороплюсь. Пишите. Бог даст жизни — у нас с Вами еще много будет интересного, помимо этой книги. Целую Вас.

Анечка, пошлю Орлову письмо на редакцию (ответ на его вопросы) — передайте, не бойтесь, там взрывчатки нет. И Н. Н. объясните, что я не скандальная!!!

Спасибо Вам за всё.

Милая Анечка, спасибо за письмо и за карточку — конечно, я ее не знаю, но будь она даже из известных, и то обрадовалась бы, т. к. у меня снимков — раз, два и обчелся. Никогда не просила, а украла один раз, перед носом Ольги Всеволодовны [49], чтобы покарать ее за жадность по отношению к Косте [50]… и украденное сейчас же, под столом передала Косте же; а теперь жаль немножко. Карточку мамину со мной, если пригодится и можно сделать приличный портрет, переснимите и верните, ладно? А предполагаемый конверт — Вам — на память о двух людях, теперь уже превратившихся в имена. Конечно, конверт — не Бог весть что, но учитывая, что ни Борис Леонидович никогда больше не напишет, а мама — никогда больше не прочтет, то и это — большая и неповторимая ценность, правда ведь? В конверте были какие-то (напечатанные) заметки Городецкого об Есенине [51], посылавшиеся Борисом Леонидовичем маме, поэтому я и решила (раз не письмо) разлучить конверт с содержимым — в Вашу пользу.

Всех «Челюскинцев» у меня здесь нет, только успела перед отъездом переписать хвост. Разница с тем текстом — не «„Челюскинцев“ вырвали», а «Товарищей вырвали» [52], что, конечно, правильнее. Два раза подряд «Челюскинцы Челюскинцев» — определенная описка — мамина.

У Орлова никаких портретов нет, и ничего он не имеет определенного в виду, о чем он и писал мне когда-то. Он также не скрывает, что и стихи (о прозе и некоторых поэмах и речи нет) — знает слабовато. Сейчас в связи с книжкой рылся по библиотекам и начитался галопом, но говорит, что в Ленинградской библиотеке немного, но нашлось. Письмо его ко мне весьма любезное, с «дорогая» и проч., но все с той же подоплекой (желание «прикарманить» кое-что для следующего сборника). Я ему написала с большевистской прямотой, что тот сборник не будет обижен, т. к. есть (и это действительно так) — множество вариантов и разночтений, а еще неизданные и ему неизвестные вещи и для «Библиотеки поэта», и что во всем ему помогу, когда придет время. «Высадку» «Челюскинцев» [53], «Я тебя любила фальшью» [54] и целого ряда других — простых по форме по сравнению с теми, поздними, что предложил он сам, стихами — объясняет «сложностью формы», первый сборник должен быть доходчивым, мол.