История зеркала - Анна Нимова Страница 9

Глядя в зеркало, поначалу просто наблюдал за собой. Но мысли об Ансельми не давали покоя, и, в какой-то мере неосознанно, я начал ему подражать. Внешность поначалу захватила меня. Я обдумывал, есть ли возможность сделать моё лицо чуточку приятнее, чтобы быстрый взгляд незнакомца мог хотя бы недолго задержаться на нём. Даже нечто вроде тщеславия проснулось во мне, захотелось уметь привлекать, как это мог делать Ансельми. Однако вскоре занятие сие наскучило, и я было совсем его забросил, как в один из вечеров заметил некоторую странность.

Я уже был научен и, прежде чем заглянуть в зеркало, аккуратно устраивал его на небольшом выступе в стене, при этом в зеркале отражалось не только лицо, но был виден кусочек, принадлежавший печке, а также выщербленная полка со старой посудой. В тот вечер моё внимание привлекло, что если в зеркало смотреть мельком, то просто увидишь лицо. Но если вглядываться и при этом замечать не только себя, но и окружающие предметы, на поверхности словно отражается некая реальность, и ты лишь её часть.

Отражая человека и предметы рядом, зеркало не просто точно передавало их черты и формы, а словно старалось показать, как они относятся друг к другу. И в то мгновение зеркало сумело мне подсказать: дело не только в самом лице, но и в жизни, которая нас окружает. С возрастающим удивлением я смотрел на то, что осталось за спиной. Если бы эти стены не были такими грязными от бесконечной стряпни, а посуда такой убогой, может, и моё лицо не казалось бы столь невыразительным. Меня эта мысль ошеломила.

Той ночью я заснул совсем под утро, раздумывая, как хрупкая поверхность может гораздо лучше отразить жизнь, чем видят её наши глаза. Снова и снова сквозь полумрак, висевший в кухне, я принимался рассматривать покоробленные стены, облупившийся угол большого стола, расставленные на нем блюда… Одни и те же предметы, как их мало и какие они незначительные! Сколько раз я уже всё это видел, но никогда не задумывался, что они занимают немалую часть моей жизни и меня самого. Пройдет ещё несколько лет, и они, верно, станут от меня неотделимы, как вот эта рука, на которой сейчас удобно покоится моя голова. Окружающие предметы служат мне, но столько вокруг всего – и ничего достойного, что удержало взгляд, – думал я. Хотел бы я провести все свои годы – уж не знаю, сколько мне отведено – среди этих старых, наполовину изломанных вещей?

Этот итальянский юноша – почти мой ровесник, а столько повидал и знает, конечно, он многого добьется в Париже, я же должен томиться в забытом всеми углу. Мне представилось, как одним днем Ансельми, будучи важной персоной при короле, проезжая поблизости, случайно вспомнит обо мне и решит свернуть на наш двор. Лицо его сохранит удачливость и довольство, моё же утратит последние отблески, и здесь Ансельми встретит увядший старик, которого будет невозможно узнать, а сам он никогда не признается: я и есть тот самый мальчик, что сидел с тобой вот в этой кухне много лет назад… От этой мысли я даже вскрикнул, так горестно стало на душе, но, как мог, старался успокоиться, поминая слова хозяина: мысли наши могут послужить хорошей ловушкой для дьявола. Ночь отлична ото дня, так и жизнь днем выглядит иначе, чем нам видится ночью, не стоит поддаваться страхам, – уговаривал себя и решил при случае ещё раз проверить, о чем говорило зеркало.

Случай сам нашел меня на следующий день. На дворе закончился запас хвороста, и папаша Арно велел собрать перед обедом в лесу, сколько могу донести. Я сложил небольшую охапку, но перед тем, как вернуться, достал зеркало и внимательно вгляделся в него. С поверхности смотрело дрожащее от холода лицо, губы сложились в узкую полоску, а уголки глаз печально опустились. И если ночью меня окружала измазанная копотью стена, то теперь над головой висело унылое небо с такими же грязными разводами, оттуда то и дело срывались хлопья снега. Попадая на лицо, они мгновенно таяли и неровными дорожками текли по щекам. Зеркало тоже намокло, казалось, само отражение плачет. Зрелище было столь безрадостное, что едва забытое ощущение пустоты болезненно толкнулось в груди, и я поторопился спрятать зеркало, дабы не разразиться уже настоящими слезами.

* * *

10

Между тем наступала зима. Дни становились короче, и на нашем дворе всё чаще останавливались путники, не успевшие добраться до Лиона к приходу темноты. Работы опять прибавилось, но делал я её неохотно: с некоторых пор жизнь на постоялом дворе казалась мне невообразимо скучной. Зеркало, оставленное Ансельми, показало всю скудность той жизни, как физическую, так и душевную. Возможно, кто-то сочтет странной такую перемену в деревенском парнишке, но я не смог остаться равнодушным, и во мне стало появляться желание избавиться от этой скудности или, во всяком случае, сделать её менее заметной. Мысли об Ансельми в какой-то мере справлялись с этим: колол ли дрова, разносил еду или готовился ко сну – мысли о нём следовали, не отставая. Память сохранила нашу встречу в мельчайших подробностях, и я столь часто их вызывал, что иногда почти мерещилось, как рука дотрагивается до моего лица – простой, неприметный жест, а может так много значить.

Единственное, о чем я сожалел, что в ту ночь не получилось узнать больше о его удивительной мастерской. Когда я просыпался по утрам, старался представить, чем мог быть занят Ансельми в тот ранний час. Воображение рисовало мастерскую, похожую на замок, стены которого увешаны такими же крохотными, как моё, зеркалами. Но не только о мастерской я хотел говорить с Ансельми, и с каждым днем желание видеть его становилось всё сильнее и сильнее. Наконец, стало почти наваждением.

Вспоминая те дни сейчас, я осознаю, что моя сильная привязанность к его образу была вызвана естественным желанием иметь друга, с которым можно разделить волнение или радость, нежели какими-то иными чувствами. Ансельми оказался самым ярким и необычным человеком, встретившимся мне в тот момент жизни, примерно моего возраста и при этом красив – этого было совершенно достаточно, чтобы разбудить мою душу. Думая о нём, я наделил его ещё множеством других черт, которых у него и в помине не было, но, не зная об этом, я мечтал в нём их видеть. И, в конце концов, почти влюбился в свое творение.

Встреть я в то время другого столь интересного мне человека, вполне возможно, об Ансельми я и не вспоминал, но, не имея перед глазами никого, кто мог бы повлиять так же сильно, жаждал видеться только с ним.

Конечно, у меня не было ни малейшего представления, как может произойти наша встреча. Мне не доводилось бывать даже в Лионе, что уж говорить про Париж. Из людей, останавливавшихся на нашем дворе, может, кто и следовал в Париж, но как я узнаю об этом – хозяин строго следит за мной. И даже если мне удастся заговорить – кому нужен в дороге незнакомый мальчишка. А уж если произойдет что-то совсем невероятное, и я всё-таки доберусь до Парижа, то как в этом огромном, как слышал, городе я смогу разыскать Ансельми? Нет, это совершенно невозможно: я или погибну в дороге, или умру уже в Париже. И я старался гнать прочь от себя все мысли о нашей встрече. Но, переждав, они возвращались снова.

Существовала лишь слабая надежда, что однажды Ансельми решит навестить родных в Венеции, и его дорога случайно пройдет через наш двор. Не подумайте, будто я не понимал, как наивно так думать, но хоть что-то согревало мою душу, и оставалось тихо лелеять эту мысль.