Я дрался на «Тигре». Немецкие танкисты рассказывают - Артем Драбкин Страница 9

В начале июня 1942 года началось большое наступление на центральном участке Восточного фронта. Перед началом наступления прошел солдатский молебен и совместный ужин. Во время этого молебна и благословения я в первый раз усомнился в моей вере, точнее говоря – в Боге. Я не мог понять, как Господь допустил эту войну, с такими большими жертвами с обеих сторон. Больше я никогда не участвовал в полевых службах перед боем.

Полк в составе 9-й танковой дивизии должен был взять город Воронеж. Бои были тяжелыми. Там, где мы были, в это время года светлело очень рано, и это автоматически делало наш сон коротким. Часто русские начинали контратаки уже в два часа ночи. На техническое обслуживание оружия и танков часто не было времени, оно было слишком коротким. Заправка танков и погрузка боеприпасов происходили, как правило, только ночью, особенно утомляло то, что бензин нам привозили в 20-литровых канистрах. Их приходилось носить за сотни метров, потому что грузовики с бензином не могли и не имели права подъезжать прямо к позициям. Точно так же было и с боеприпасами. Часто все это занимало два часа, и только потом мы могли немного отдохнуть. Физические нагрузки и недостаток сна нас вымотали. Это время было одним из самых тяжелых в моей жизни, мы все были на грани наших возможностей.

Несколько раз мы получали таблетки первитина. Однажды мы должны были преодолеть сильно укрепленную полосу обороны на глубину от 6 до 8 километров. Перед русскими позициями и между ними было необычно много колючей проволоки. Неожиданно водитель сообщил, что танк не тянет. Только после этого командир танка заметил, что мы тянем за собой несколько сотен метров колючей проволоки. Танк был так обмотан колючей проволокой, что из него почти невозможно было вылезти. Мы по радио вызвали другой танк, который тоже был обмотан колючей проволокой. Он наехал на наш «хвост», потом мы на его, так мы освободились от основного балласта.

28 июня в начале одной атаки мы получили попадание в башню, лейтенанту Зирзе при этом снесло полчерепа. Я повернулся посмотреть, что с ним, он опрокинулся на меня. При этом весь его мозг выпал мне на куртку. Я был весь в крови, снял куртку, его мозг упал на полбашни танка. Атака продолжалась без нас. Мы вытащили мертвых из танка, положили их на корму и стали ждать ремонтников. Лейтенант Зирзе был позже похоронен вместе с другими товарищами, а у нас появилось три дня отдыха, пока меня и Зеппа Лакнера не определили в другой, восстановленный танк.

7 июля 1942-го наша рота получила задание прикрыть открытый левый фланг острия наступления нашей дивизии. Мы стояли на обратном скате холма так, чтобы хорошо видеть местность перед нами. Неожиданно с неприкрытого и неразведанного направления появились примерно 20 русских танков. Это были Т-34 и тяжелые КВ-1. Все произошло очень быстро. Мы с 500 метров открыли по ним огонь. Я попал по первому Т-34, который сразу загорелся, но и наш танк получил попадание в нижнюю часть башни. Башню заклинило, и она больше не поворачивалась. Пока я ковырялся в механизме башни, КВ-1 на полной скорости подъехал к нам и врезался в наш борт. Потом он отъехал на 10 метров назад и снова в нас врезался. Потом опять. После третьего удара он опять отъехал назад и выстрелил. Вероятно, русский наводчик нервничал, поэтому он попал в моторное отделение. Танк вспыхнул, и мы из него выскочили. Зепп Лакнер побежал к русскому танку и попытался ручной гранатой его подбить, но из этого ничего не вышло. Мы рванули в большое поле подсолнухов, чтобы там спрятаться. Там, примерно через 50 метров, перед нами неожиданно возник высокий русский с винтовкой и закричал нам: «Stoi!» Зепп схватился за винтовку и попытался вырвать ее у него из рук. Они некоторое время боролись, потом Зепп ударил его между ног. Русский закричал, выпустил винтовку из рук и упал на землю. Мы помчались дальше по полю подсолнухов и неожиданно заметили, что там везде были русские. Мы остановились и попытались понять, куда нам бежать. Осторожно проползли мимо русских. Трое суток мы блуждали в поисках нашей части. Снова вместе с Зеппом Лакнером я попал в новый танк, потому что командир роты знал, что мы хотим быть вместе.

– Если танк подбили, что потом делали безлошадные танкисты?

– Безлошадных танкистов брали в другие танки. Они также составляли резерв, были в готовности заменить раненого или убитого члена экипажа другого танка. Если танков не было, то они ничего не делали. В пехоту нас не отправляли.

Через короткое время после этого дивизия отметила 1000-й подбитый нами танк – это был английский Марк II. Нам, 33-му танковому полку, было разрешено наименоваться «Принц Ойген».

– Какое было самое опасное русское оружие?

– Русскую артиллерию калибра 15,2 мы ненавидели, как черта. «Врууумм!» – и облако черного дыма. Они хорошо по нам стреляли. Потом ратш-бум 7,62, его танкисты не очень любили, но кто из нас любит противотанковую артиллерию? В моей жизни был важный цвет – фиолетовый, цвет ракеты, которую запускали немецкие пехотинцы, когда они видели вражеские танки. Долгое время после войны, как только я его видел, так сразу вспоминал войну. Когда я впервые увидел эти новые фары на автомобилях, за которые надо доплачивать 900 евро, я сразу вспомнил войну.

– Как относились к Сталинскому органу?

– Сталинский орган был для нас, танкистов, в основном средством запугивания. Я не помню случая, чтобы им был подбит танк. Но взрывалась ракета громко и страшно. Пехота, конечно, страдала, им больше всего доставалось, бедные «свинские собаки» (швайнехунден), их было очень жалко. Еще в отличие от обычной артиллерии осколки от снаряда Сталинского органа были очень большие. Сотен осколков, как у нормального снаряда, у него не было, но если его большой осколок в кого-то попадал, то он или отрывал конечности, или разрывал тело на части.

– У русских были противотанковые ружья, вы их видели?

– Да, противотанковые ружья, такие длинные. Они могли пробить Pz-III. Еще они стреляли по смотровым щелям. Если они попадали точно в смотровую щель, то пробивали многослойное бронестекло. У нас были раненые. Я помню двух раненых, один наводчик получил ранение в шею из противотанкового ружья. Один раз мой танк получил семь попаданий из противотанкового ружья, но ни одна пуля броню не пробила.

– Какое у вас было личное оружие?

– Был пистолет калибра 7,65, но мы все его поменяли на «Вальтер» П-389 миллиметров. Я его ни разу не использовал. Однажды когда выскочил из подбитого танка, то спрыгнул в окоп и оказался между двумя русскими. Они сидели скрючившись, пережидая артобстрел, с винтовками, в разных углах окопа, я упал прямо между ними. Думаю, они меня не видели. Тут разорвался артиллерийский снаряд, и я выпрыгнул из окопа. Я успел достать пистолет, но применить его не пришлось.

– Какое оружие было в танке?

– Был пистолет-пулемет, один на танк, и ракетница.

– Какие отношения были с Ваффен СС?

– Хорошие, очень хорошие. Они были такие же солдаты, как мы, между нами не было никакой разницы. Возможно, офицеры Ваффен СС иногда были слишком заносчивыми. Но в целом никаких проблем у нас не было. Мы очень часто воевали с Ваффен СС, проблем никогда вообще никаких не было и зависти тоже.