Тени, которые проходят - Василий Шульгин Страница 92

— Вот видишь, живу здесь, но надеюсь устроиться иначе. Ты только не теряй связь со мною, я тебе помогу.

* * *

Действительно, после всяких испытаний мне удалось устроиться. Это было нечто вроде дома отдыха с так называемой терапией на Босфоре. Раньше это было нечто вроде дачи русского посольства. Теперь здесь устроили приют для старших офицеров. И туда же попал генерал Дмитрий Михайлович Седельников, отец Муси, или Марии Дмитриевны. Туда же и мы с нею прибыли.

Можно сказать, что мы попали в рай земной. Это были роскошные сады из кипарисов и цветущих магнолий. Тут Мария Дмитриевна совершенно оправилась. У нее пышно завились без всякой завивки ее прекрасные волосы по поговорке: «С радости-веселья кудри хмелем вьются».

И если днем эти места прекрасны, то и ночью получается совершенно неожиданное развлечение. С наступлением темноты в воздух поднимались и шныряли мириады светляков. Эти быстродвижущиеся искры представляются как какие-то светящиеся загадочные письмена. Прочесть их нельзя, но восхищаться можно.

В этот рай мне удалось поместить и Сашу Могилевского, где он быстро стал выздоравливать, но пребывание в Терапии чуть не закончилось для него трагедией, о чем я уже рассказал выше…

* * *

В Терапии в более отдаленные времена были гаремы богатых и зажиточных турок. В такой «гарем» не первого разряда мы все и попали. Этот «гарем» был двухэтажный, внизу был большой овальный зал, вдоль стен которого стояли бархатные диваны, а в центре был устроен водоем, где бил «фонтан не умолкая».

На этих диванах когда-то валялись скучающие турчанки, сплетничали, как правило, они ничего не делали и ожидали, когда их посетит супруг и повелитель.

Во втором этаже были хоры, подпираемые колонками, за которыми во всю длину овала шел коридор. Каждая жена имела свою комнату, дверь из которой выходила в коридор.

Нам дали с Марией Дмитриевной по комнатушке. Мы часто выходили смотреть на нижний зал и представляли себе, как тут скучали жены. Теперь на этих диванах сидели генералы и полковники, если они не гуляли в саду. Все было чинно и тихо. Тут посиживал и мой Саша, читая газету, пока с ним не произошел тот трагический случай, после чего он убежал из Терапии, и временно я потерял его из виду.

* * *

В русской газетке, издававшейся в Константинополе, появилось сенсационное сообщение, будто бы в Одессе восстали рабочие Русского Общества Пароходства и Торговли, называемого в просторечии РОПИТ3. Будто бы ропитовцы восстали на манер Кронштадтского восстания4. Я этим до крайности взволновался. Одесса-мама была мне хорошо знакома и дорога моему сердцу. Я сейчас же вознамерился помочь ропитовцам и немедленно написал письмо П. Н. Врангелю, который, кажется, тогда еще жил на «Лукулле». Примерно я писал так: «В Одессе восстание, но восставшие рабочие не опытны в политике, им нужно руководство, короче говоря, местное правительство. Так как я уже устраивал в Одессе такое местное правительство, то примерно представляю себе, что надо сделать. У меня есть под рукою быстроходная яхта, и я могу на ней направиться в Одессу и подойти под белым флагом. Но мне совершенно необходим генерал, который бы стал во главе воинских сил там, в Одессе. И нужно, чтобы это был человек с именем, популярный. Я прекрасно знаю, что произошло между Вами и Слащёвым, но другого генерала этого типа я не вижу. Я прошу Вашего разрешения вместе со Слащёвым отправиться немедленно в Одессу».

Получив мое письмо, Врангель пригласил меня приехать к нему на «Лукулл». Встретив меня стоя, после обычных приветствий он начал так:

— Вы пишете, что вам известно, что произошло между мною и Слащёвым. Но мне кажется, что вы не до конца знаете всех обстоятельств. Начать с того, что мы были со Слащёвым на ты, друзья-приятели. Я послал его в Каховку, очень ответственное место. Но затем я увидел, что с ним что-то происходит. Утром получаю телеграмму: «Гоню красную сволочь на Москву», вечером: «Все пропало». И узнал я, что он отравляет себя одновременно алкоголем и кокаином. В голове у него, видимо, что-то совсем неладно. С ним всегда едет его денщик, какая-то красивая баба, а над ними летает орел. Все это, конечно, видели войска и понимали, что Слащёв сошел с ума. Но и этого мало. Я получил сведения, что там творится бог знает что: бессудные убийства и расстрелы. Тогда я послал туда генерала Ронжина, уже специализировавшегося на таких делах. Ронжин на месте увидел, что действительно творятся потрясающие безобразия. Кроме всего прочего, они расстреляли почтенную даму, жену действительного статского советника, чтобы завладеть жалкой суммой в тридцать тысяч рублей, которая у нее имелась. Когда Ронжин спросил об этом Слащёва, последний сказал: «Ничего подобного я не знаю». Тогда Ронжин предъявил ему записку, в которой было написано: «Такую-то вывести в расход» и подписано: «Слащев». «Я был пьян», — начал объяснять он. «Возможно, — ответил Ронжин, — но генерал Врангель вас вызывает немедленно к себе». Я мог совершенно свободно отозвать его с фронта, потому что он совершенно испортил мне Каховку. Он приехал. Я сказал ему: «Вот что, дорогой мой. Или я тебя уберу с великими почестями, дав тебе титул Слащёв-Крымский, или под суд». Он выбрал Слащёва-Крымского и уехал. Но затем, в Константинополе, он начал интриговать против меня. Его судили и лишили чинов. Теперь я даже не знаю, где он. Могу ли я вам предложить такого генерала для Одессы? А кроме того, ведь это может быть только газетная сенсация и никакого восстания там нет.

Врангель оказался прав. Восстание ропитовцев оказалось газетным бумом, а мою быстроходную яхту налетевшая буря разбила в щепки.

* * *

Итак, Русский Совет довольно регулярно заседал. Однажды Врангель сказал:

— Сейчас начальник штаба генерал Шатилов доложит Совету о наших делах на Украине.

Шатилов начал рассказывать, что на Украине дела идут благополучно. В Киеве и других центрах у нас заложены ячейки, которые подготавливают наступление, если таковое будет…

Я слушал это с великим удивлением, и когда заседание Совета кончилось, я спросил у Петра Николаевича, откуда такие сведения? Он сказал:

— Да как же, это же ваш Барцевич устроил.

Я ответил:

— Простите, Петр Николаевич, через четверть часа я кое-что вам доложу.

Летом, в июле месяце двадцатого года, в Крыму, полковник Барцевич разыскал меня и сообщил:

— Врангель посылает меня в Киев, дав права командующего армией на предмет устройства опорных пунктов. Я согласился. Но так как вся эта авантюра кажется мне сомнительной, то я решил сноситься с Врангелем, не сказавши ему об этом, только через мою жену Зину и полковника Петра Титыча Самохвалова…

Так как я находился в ближайших отношениях с этими лицами и жил на Кошке-дере, то я твердо знал, что от Барцевича ничего не было. Но на всякий случай я сбегал на Кошку-дере и поинтересовался, не пришли ли какие-либо сведения от Владимира Петровича.

— Нет ничего, — был ответ. Тут же я узнал, что Барцевич погиб.