Россия: народ и империя - Джеффри Хоскинг Страница 92

Петр Валуев, губернатор Курляндии, принадлежавший к западникам, давно входил в модные литературные кружки, был знаком с Пушкиным и Лермонтовым и женат на дочери поэта Вяземского. Тем не менее его диагноз был облечен в термины, схожие со славянофильскими. В 1855 году Валуев написал царю письмо, в котором предупредил: величайшая опасность режиму заключается в утрате связи с народом. «Везде преобладает у нас противоположение правительства народу, казенного частному — вместо ознаменования их естественных и неразрывных связей. Пренебрежение к каждому из нас в особенности и к человеческой личности вообще водворилось в законах».

Примерно в таком же настроении пребывал славянофил Юрий Самарин, бывший член Елагинского салона. «Мы сдались не перед внешними силами западного союза, а перед нашим внутренним бессилием. Усыпление мысли, застой производительных сил, разобщение правительства с народом, разъединение сословий, порабощение одного из них другому… отнимают возможность у правительства располагать всеми подвластными ему средствами и… прибегать без страха к подъему народной силы».

Славянофилы и западники сходились во мнении, что если и существует главная проблема, подрывающая силу, производство и международное положение России, то это крепостное право. Как выразился западник и близкий друг Грановского, Б. Н. Чичерин: «Человек, связанный по рукам и ногам, не может совладать с человеком, который пользуется свободным движением всех членов. Крепостное состояние есть верига, которую мы влачим за собой и которая приковывает нас к одному месту, между тем как другие народы неудержимо стремятся вперед. Без уничтожения крепостного состояния невозможно разрешение никаких вопросов, ни политических, ни административных, ни общественных».

Константин Кавелин, член кружка Грановского и ученик Белинского, перечислил препятствия на пути осуществления разумных реформ, связанные с существованием крепостничества: «… Преобразование рекрутского устава невозможно, потому что оно повело бы к уничтожению крепостного права; невозможно изменить теперешнюю податную систему, потому что корень ее в том же праве; нельзя по той же причине ввести другую, более разумную паспортную систему; невозможно распространение просвещения на низшие классы народа, преобразование судоустройства и судопроизводства, уголовного и гражданского, полиции и вообще администрации и… цензуры… потому что все эти преобразования… повели бы к ослаблению крепостного права».

Не менее важно и то, что существование крепостного права препятствовало модернизации армии и, таким образом, обременяло казну огромными и непродуктивными военными расходами. Как указал занимавшийся армейской реформой Р. А. Фадеев, «при крепостном праве всякий поступающий в солдаты становился вольным, а потому нельзя было, без потрясения всего общего склада, пропускать слишком много людей через военную службу, иметь в списках мирного времени все количество солдат, нужных для войны».

Юрий Самарин определил крепостничество как нравственный и правовой раскол российского общества. «Почему двадцать два миллиона подданных, платящих государственные подати, служащих государственную службу, поставлены вне закона, вне прямого отношения верховной власти, числясь в государстве только по ревизским спискам, как мертвая принадлежность другого сословия?»

В целом очевидно, что политическая, экономическая и военная система, давшая России возможность создать, защитить огромную империю и стать великой европейской державой, теперь не только не помогала сохранить этот статус, но даже и угрожала ему. Крымская война продемонстрировала это со всей очевидностью и, таким образом, устранила табу на дискуссии о радикальных переменах, в течение нескольких десятилетий сдерживавшее даже тех государственных деятелей, которые понимали хрупкость существующего порядка. Впервые с начала XVIII века радикальная реформа представлялась менее опасной, чем бездействие.

Для того чтобы устранить провал между собой и народом и подвести Россию к превращению в национальное государство, режим мог выбрать одну из двух стратегий. Первая — гражданская: создать институты, дающие возможность различным социальным и этническим группам отчетливо сформулировать и отстоять свои интересы и принять участие в политическом процессе. Эта политика — с отступлениями и оговорками — в основном проводилась при Александре II. Вторая — этническая: постараться сблизить народ и империю, укрепив национальное самосознание русских и русифицировав нерусских. Подобная политика началась еще при Александре II, но более сознательно и последовательно ее осуществляли его преемники, Александр III и Николай II.

Сторонников обеих стратегий можно было обнаружить в кружках и салонах. В конце 1850-х и начале 1860-х годов большинство поддерживали гражданскую стратегию, но многие, столкнувшись с трудностями и недостатками реализации этой стратегии, постепенно перешли на другие позиции.

Из основных сторонников гражданской политики многие были членами Императорского географического общества или завсегдатаями салона Великой княгини Елены Павловны. Лидером кружка молодых чиновников Министерства юстиции и внутренних дел являлся Николай Милютин, впоследствии сыгравший важную роль при подготовке закона об отмене крепостного права. Милютин поддерживал регулярные связи с ведущими журналами, такими, как «Современник», «Отечественные записки», и писателями Герценом, Некрасовым и Тургеневым. Во всех кружках царил дух откровенного юношеского критицизма по отношению к старшим. Императорское географическое общество также продолжало работу Академии, начатую еще в XVIII веке, по сбору материалов о природных и человеческих ресурсах России. Его члены рассматривали это как подготовку к реформам, в которых они надеялись когда-нибудь принять участие. Некоторые впоследствии работали в составе Главного комитета, выработавшего окончательный вариант указа об освобождении крестьян.

У большинства молодых и не очень молодых реформаторов сохранилась гегельянская уверенность в прогрессе. Они не сомневались, что под их умелым руководством российское общество двинется к правовому порядку, к более продуктивной экономике и к равенству всех подданных в правах и обязанностях. Это не значит, что они хотели покончить с самодержавием, наоборот, большинство считало: самодержавие необходимо — по крайней мере в ближайшем будущем, — чтобы провести общество через трудное время преобразований, когда нужна сильная и беспристрастная власть. Однако они все же намеревались ограничить ее произвол и личную прихотливость рамками закона, основания для чего были заложены кодексом 1833 года. Под этим понимались отмена крепостного права, гарантированная защита подданных со стороны закона, большая гласность в общественных делах и установление тесного контакта подданных с государством как во властной его роли, так и в покровительственной.

Однако гласность не означала свободу слова, а верховенство права не означало выборного законодательного собрания. Реформаторы Александра II полагали, что они — и только они — обладают достаточно широким умственным горизонтом и достаточным беспристрастием, чтобы руководить процессом реформ, не нанося вреда обществу. В этом отношении реформаторы так же, как Николай I, не доверяли общественной инициативе. При проведении огромной и трудоемкой реформаторской работы был лишь один случай, когда власти сочли необходимым посовещаться с одним из слоев общества — к выработке проекта указа об освобождении крепостных привлекли дворянство. Дворянские собрания участвовали в предварительном обсуждении сначала на местном уровне, затем делегаты приняли участие в работе Редакционной комиссии в Санкт-Петербурге, где после переработки всех предложений определялась окончательная форма закона.