Дева и цыган - Дэвид Герберт Лоуренс Страница 12

Однако, дойдя до лестничной площадки, она притаилась у окна, чтобы проводить цыгана хоть взглядом. Ей хотелось проверить, подвластна ли она его чарам. На этот раз она постаралась, чтобы он ее не заметил.

Вот он идет к воротам, держа в руке щетки и метлы. Вот подошел к повозке. Бережно погрузил свой товар, поднял парусиновый верх. Легко, даже с ленцой вспрыгнул на облучок, тронул чалую вожжами, и та сразу пошла вперед, заскрипели колеса, повозка поползла в гору. Вскоре цыган скрылся из виду — так ни разу и не обернулся. Скрылся, растворился, точно сон, бесплотное видение, однако как трудно от этого видения избавиться.

«И никаких-то чар у него нет», — убеждала она себя, а жаль, ох как хотелось подпасть под чью-либо власть.

Она поднялась к сестре. Люсиль была бледна и все еще возбуждена. Иветта отчитала ее: разве можно выходить из себя по пустякам?!

— Что толку, что ты велела бабушке замолчать? Конечно, всякого нужно приструнить, коли гадости говорит. Но ведь бабушка не хотела обидеть тебя. Честное слово, не хотела. Она и сама о своих словах жалеет. Так что нечего из мухи слона делать. Давай оденемся к ужи ну, как светские дамы. Будем держаться чинно и гордо. Ну же, Люсиль!

Точно нежная паутинка оплела лицо — так непривычно блаженно чувствовала себя Иветта в плену своих видений, так инстинктивно, вслепую, старалась она уйти от всего неприятного. Словно осенним бодрящим утром пробираешься сквозь туманную мглу и ласковый дождь гладит лицо. И уже не знаешь, где ты.

Ей удалось уговорить Люсиль, и в гостиную они решили прийти в самых нарядных платьях: Люсиль — в серебристо-зеленом, а Иветта — в бледно-сиреневом с бирюзовой искрой. Добавьте к этому изящные туфельки, немного румян и пудры, и поймете, почему комната расцвела, как райские кущи. Напевая, Иветта оглядела себя, изобразила на лице «милую непринужденность» юной аристократки. В такие минуты у нее смешно выгибались брови и поджимались губы. Она враз отрешалась от всех земных помыслов и уносилась в жемчужно-небесные дали своей мечты. Выглядела она весьма забавно и не слишком убедительно.

— А ведь я, Люсиль, и вправду красивая, — вкрадчиво проговорила она, — и ты тоже — просто загляденье, особенно сейчас, когда в глазах укоризна. В тебе куда больше благородства, чем во мне, посмотри, какой у тебя нос! А укор в глазах придает обаяния — ты просто загляденье! Зато во мне, пожалуй, больше привлекательности. Как ты думаешь? — И она обратила к сестре лукавое, обманчиво простодушное лицо.

Впрочем, ни единым словом она сестре не слукавила. Что думала, то и говорила. А лукавство ее в том, что она ничем не обнаружила иного чувства, овладевшего ею: она стоит словно голая под чужим взором, только голая не телом, а душой, самым сокровенным своим женским естеством. И наряжалась и прихорашивалась лишь затем, чтобы забыть о взгляде цыгана, о взгляде, который не задержался на ее миловидном лице, не отметил ее манер, а устремился внутрь ее, на нечто таинственное, трепетное, неодолимо влекущее.

Гонг позвал к ужину. Девушки уже были готовы, но тем не менее подождали, пока не услышали голоса мужчин. И лишь тогда величественно проследовали вниз. Иветта была довольна собой: как всегда, простодушна и мила, как всегда, чуть рассеянна. Люсиль же чувствовала себя крайне неловко — вот-вот расплачется.

— Господи Боже мой! — всплеснула руками тетя. Сама она к ужину не переоделась, на ней было все то же вязаное темно-коричневое платье для прогулок. — Это еще что за явление! Далеко ли вы собрались?

— На ужин в семейном кругу, — ответила Иветта простодушно, — и по такому случаю выбрали платья получше.

Настоятель от души рассмеялся, а дядя Фред поклонился:

— Для всей семьи это высокая честь.

Что ж, старшие держатся подобающе, именно галантности и хотела добиться от них Иветта.

— Подойдите-ка, дайте я пощупаю ваши платья, — попросила бабушка. — Это выходные? Как досадно, что я не вижу!

— Сегодня нам, Матушка, выпало проводить девушек к столу, и честь эту предстоит оправдать, — сказал дядя Фред. — Не возражаете, если сегодня вас поведет голубушка Цецилия?

— Отнюдь нет, — кивнула старуха, — дорогу молодости и красоте!

— Сегодня такой случай, Матушка, — радостно подхватил настоятель и взял под руку Люсиль, дядя Фред — младшую из сестер.

Но ужин прошел как обычно: тягостно и уныло. Люсиль старалась развлечь всех беседой, да и Иветта была не духе, хотя не покидало ее прежнее ощущение: в мглистом тумане гладит лицо ласковый дождь. Из глубины сознания всплыла мысль: почему мы все такие неживые, деревянные, как шкафы? Почему нам все безразлично?

Этим вопросом она задавалась постоянно: почему нам все безразлично? В церкви, или на вечеринке, или на танцах в городе все тот же маленький воздушный пузырек упрямо рвался на поверхность. Почему нам все безразлично?

Многие молодые люди могли бы не только влюбиться в нее, но и преданно полюбить. Но она гнала их, как докучливых мух. Почему они ей так безразличны и даже более того — неприятны?

О цыгане она ни разу не задумалась. Стоит ли вспоминать мимолетную встречу? Однако близилась пятница, и Иветта стала ждать ее, как важное событие.

— А что мы делаем в пятницу? — спросила она Люсиль, и, когда та ответила, что ничего особенного, душа у Иветты растревожилась.

Но вот и пятница. Как ни боролась с собой Иветта, весь день она думала о придорожном каменном карьере близ мыса Бонсалл. Ей непременно нужно туда! Между тем ехать туда она даже и не помышляла. К тому же опять зарядил дождь. Она дошивала голубое платье к завтрашнему балу, а душою была с цыганами меж фургонов в заброшенном карьере. Словно кто похитил и увез за собой ее душу, а дома осталась лишь ее плоть, даже не плоть, а пустая оболочка. А плоть истинная тоже была в цыганском таборе.

Назавтра на балу Иветта ничего не видела, не слышала кругом. Не замечала, что кокетничает с Лео. Не ведала, что отбивает его у терзаемой ревностью Эллы Фрамли. Очнулась она лишь за мороженым с фисташками, когда до нее долетели слова Лео:

— А почему бы нам с тобой, Иветта, не обручиться? По-моему, лучше для нас обоих и не придумаешь.

Конечно, Лео зауряден, зато добр и богат. Он даже нравился Иветте. Но чтоб с ним обручиться?! Глупее ничего не придумаешь! Ей хотелось швырнуть ему в лицо свое шелковое белье — на, обручайся!

— А я думала, ты выбрал Эллу.

— Не будь тебя, может, и выбрал бы. Но ведь ты сама все затеяла: цыгане, гадалка. Как она тебе судьбу открыла, я сразу понял, что я создан для тебя, а ты — для меня!

— Да что ты говоришь? — От изумления Иветта растерялась.

— Ты, наверное, и сама это чувствуешь?

— Да что ты говоришь? — Иветта задыхалась, точно рыба на песке.

— Хоть чуточку чувствуешь?

— Что чувствую? К кому?

— Ко мне. То же, что я чувствую к тебе.