Искра жизни - Эрих Мария Ремарк Страница 12

Старосты блоков, обливаясь потом, заставляли узников пересчитываться снова и снова. Монотонно звучали голоса: первый, второй, третий…

Путаница возникла по вине пленных, разодранных клочья на медеплавильном заводе. Заключенные по мере сил разыскивали нужные для отчета оторванные головы, руки и тела. Однако нашли не все, что требовалось. Как они ни старались, судя по всему, недоставало двух человек.

В сумерках между коммандос уже разгорелся спор насчет отдельных частей, особенно черепов.. Каждый хотел по возможности выглядеть комплектно, дабы в бежать сурового наказания за недостаточный явочный состав. Передрались из-за кровавых кусков человечин; конец этому положила только прозвучавшая команда «смирно». В спешке старосты блоков ничего не смогли организовать, поэтому недосчитались двух тел. Наверное, их разорвало бомбой на мелкие куски, которые или выбросило взрывной волной по ту сторону стен, или куда-нибудь на крыши.

Рапортующий подошел к Веберу.

— Теперь отсутствует лишь полтора тела. У русских оказалось три ноги на одного, а у поляков — лишняя рука.

— Проведите перекличку, чтобы выяснить, кого нет, — сказал Вебер, подавляя зевоту.

По рядам узников прокатилось едва слышное замешательство. Перекличка означала, что придется отстоять еще от одного до двух часов, если не больше. У русских и поляков, не понимавших по-немецки, постоянно случалась путаница с именами.

Началась перекличка. В воздухе плыла языковая разноголосица, слышались ругательства и удары. Раздраженные эсэсовцы избивали почем зря, потому что уходило отведенное на их досуг время. Дежурные и старосты блоков пускали в ход кулаки из страха. Там и сям валились на землю люди, а около раненых постепенно образовывались темные лужи крови. Их серовато-белые лица заострялись в приближении смерти. Они смиренно взирали с земли на своих товарищей, которые стояли руки по швам, не имея права помочь истекавшим кровью. Для некоторых этот лес ног в грязных полосатых, как зебра, халатах был последним из того, что суждено увидеть в этом мире.

Над крематорием медленно выползла луна. Некоторое время она висела прямо за трубой, и ее свет ложился поверх клубившегося дыма, из-за чего казалось, что в печах сжигаются духи, а наружу выплескивается холодный огонь. Потом луна увеличилась, и тупая труба стала казаться минометом, выстреливающим вертикально в небо красное ядро.

В первом десятке тринадцатого блока стоял заключенный Гольдштейн. Он был последним на левом фланге, рядом с ним лежали только раненые и мертвые. Одним из раненых был друг Гольдштейна Шеллер. Он лежал к нему ближе всех. Краешком глаза Гольдштейн видел, что темное пятно под раздробленной ногой Шеллера вдруг стало увеличиваться значительно быстрее, чем прежде. Жалкая повязка на ноге сползла, и Шеллер начал истекать кровью. Гольдштейн стал завалиться на бок, словно у него обморок. Он постарался сделать так, чтобы, падая, накрыть собой полтела Шеллера.

Это было небезопасно. Лютовал эсэсовец, начальник блока, круживший вокруг, как злая овчарка. Крепкий пинок его тяжелого сапога в висок мог в один миг прикончить Гольдштейна. Узники вблизи стояли неподвижно; но все внимательно наблюдали за происходящим. Начальник блока как раз в этот момент вместе со старостой находился на другом краю колонны. Староста о чем-то ему докладывал. Он тоже заметил маневр Гольдштейна и пытался на несколько мгновений отвлечь внимание шарфюрера.

Гольдштейн нащупал под собой бечевку, которой была перетянута нога Шеллера. Он увидел кровь прямо перед своими глазами и ощутил запах сырого мяса.

— Да оставь, — прошептал Шеллер. Гольдштейн нашел сползший узел и развязал его.

Кровь полилась еще сильнее.

— Они ведь сделают мне укол, — тихо проговорил Шеллер, — при моей-то ноге…

Нога уже висела на нескольких сухожилиях и клочках кожи. Из-за того, что на ногу упал Гольдштейн, она сдвинулась и теперь приняла странное положение с вывернутой стопой. У Гольдштейна руки были влажные от крови. Он затянул узел, но бечевка снова сползла.

— Да оставь же… — вздрогнул Шеллер. Гольдштейну пришлось снова развязывать узел. Он почувствовал раздробленную кость. Его чуть не вырвало. Он икнул, пошарил руками в скользких внутренностях, снова поймал повязку, подтянул ее выше и… замер. Мюнцер наступил ему на ногу. Это было предупреждением. Тяжело дыша, приближался эсэсовец, начальник блока.

— Опять эта свинья! Ну что там опять с ним приключилось!

— Упал, господин шарфюрер. — Рядом оказался староста блока. — Подымайся, гад ленивый! — закричал он на Гольдштейна, пырнув ему под ребро. Удар был не таким сильным, как могло показаться со стороны. Староста смягчил его в последний момент. Потом он ударил еще раз, стараясь упредить в том шарфюрера. Гольдштейн не шелохнулся, когда в лицо ему прыснула кровь Шеллера.

— Ну да ладно! Пусть себе лежит! — Начальник блока продолжал свой обход. — Черт возьми, и когда только мы здесь со всем этим разберемся?

Староста следовал за ним по пятам. Гольдштейн выждал секунду; потом быстро обернул тряпкой ногу Шеллера, разорвал ее надвое, связал узлом и снова вставил выскочившую деревянную закрутку. Кровь перестала течь, только сочилась. Гольдштейн осторожно отпустил руки. Перевязка держалась крепко.

Перекличка закончилась. Было отмечено отсутствие частей тела одного русского и верхней половины тела заключенного Сибольского из пятого барака. Но это было не совсем так. От Сибольского остались руки. Правда, ими владел семнадцатый барак, который выдавал их за остатки Йозефа Бингвангера, от которого вообще ничего не осталось. Зато двое из пятого барака похитили нижнюю часть тела русского, которую там выдали как принадлежавшую Сибольскому, ибо ноги было трудно различить. К счастью, оставалось еще несколько лишних частей конечностей, списанных за счет полутора единиц отсутствующих. Тем самым было подтверждено, что в суматохе авианалета никто из заключенных не сбежал. Но не исключалось, что всем придется простоять на плацу до утра, чтобы потом уже на медеплавильном заводе продолжать поиск останков. Несколько недель тому назад весь лагерь простоял так целых два дня, прежде чем нашелся тот, кто в свинарнике покончил жизнь самоубийством.

Вебер спокойно восседал на своем стуле, как и прежде подпирая подбородок руками. Все время он был почти неподвижен. После рапорта он медленно поднялся и потянулся.

— Люди довольно долго стояли. Им надо немного размяться. Поупражняться в «географии».

Над площадью разнеслись приказы: «Руки за голову! Колени согнуть! Прыгать как лягушка! Вперед — прыгай!»

Длинные ряды подчинялись командам. Они медленно прыгали вперед с поджатыми коленями. Между тем еще выше поднялась набиравшая яркость луна. Теперь она освещала только часть плаца для перекличек. Другая лежала в тени, которую отбрасывали строения. Резко выделялись контуры крематория, ворот и виселицы.

— А теперь прыгать в обратном направлении. Ряды заключенных из освещенной части территории, как кузнечики, возвращались в темноту. От изнеможения люди валились на землю. Эсэсовцы, дежурные и старосты блоков избивали их, заставляя подняться. Из-за шарканья бесчисленных ног едва слышны были пронзительные команды: «Вперед! Назад! Назад! Смирно!»