Дева и цыган - Дэвид Герберт Лоуренс Страница 14

В путь она тронулась не спеша. В морозном воздухе уже пахло весной. На лесной поляне увидела она нежащихся на солнце ланей. Вот пятнистая самка медленно пошла вдоль сонных деревьев.

Пока Иветта ехала на велосипеде, ей было не холодно, замерзли разве что руки. Крутой холм пришлось одолевать пешком, и лишь тогда, на безветрии, отогревались и руки. На холме было голо и чисто — точно иной мир. Иветта села на велосипед и медленно двинулась дальше. Как бы не заблудиться в лабиринте низких каменных оград-межей. Немного проехав по верной, как ей думалось, тропинке, она услыхала легкое постукивание с призвоном — похоже, били молоточком по железу.

Цыган сидел на земле, прислонившись к дышлу повозки, и чеканил медное блюдо. Сидел он на солнце с непокрытой головой, в своей зеленой фуфайке. Трое детишек мирно копошились под навесом — ни лошади, пи фургона там не было. Старуха цыганка, с шалью на плечах, что-то варила на маленьком костре. Тишину нарушало лишь скорое звонкое постукивание молоточка по тусклому медному блюду.

Едва Иветта соскочила с велосипеда, цыган поднял глаза, перестал стучать, но навстречу не поднялся. На лице мелькнула едва приметная довольная улыбка. Старуха обернулась и с любопытством уставилась на Иветту из-под седых косм. Цыган что-то коротко, тихо сказал, и она снова повернулась к костру. Сам же он взглянул на Иветту.

— Как дела у вас и ваших родных? — вежливо спросила она.

— Спасибо, хорошо! Присаживайтесь. — Он повернулся и достал из-под повозки табурет.

Иветта прислонила велосипед к каменной стене, а цыган тем временем вновь принялся за работу. Рука у него была проворная и легкая — тук-тук, ровно дятел стучит.

Иветта подошла к костру, вытянула озябшие руки.

— Обед готовите? — по-детски непосредственно спросила она у старухи. Длинными, нежными, покрытыми гусиной кожей руками она едва не касалась красных угольев.

— Да, обед, — ответила цыганка. — Его да малых покормить надо. — И длинной вилкой указала на троих черноглазых ребятишек; те неотрывно смотрели на Иветту, черные нестриженые волосы падали им па глаза. Однако детишки были чистые. Чего не скажешь о старухе. Зато само «подворье» в карьере содержалось в идеальной чистоте.

Иветта присела у костра, стараясь согреть руки. Цыган с небольшими перерывами все колотил молоточком. Старая карга скрылась за дверью третьего, самого ветхого фургона. Детишки, словно зверята, играли молча и сосредоточенно.

Иветта поднялась от костра и повернулась к цыгану:

— Это ваши дети?

Он взглянул ей прямо в глаза.

— Мои.

— А где ваша жена?

— Уехала торговать. Взяла корзину и уехала. Все уехали. Один я торговать не езжу. Делать всякую утварь делаю, а торговать не езжу! Так, разве что иногда. Очень редко.

— Вы делаете из меди и бронзы?

Цыган кивнул и подвинул к ней табурет. Иветта села.

— Вы сказали, что бываете дома по пятницам, ехала мимо и решила заглянуть к вам. Сегодня такая чудная погода.

— Да, денек чудный! — Он взглянул на ее щеки — от холода они побелели, — на нежный завиток над покрасневшим ухом, потом перевел взгляд на длинные, все еще в гусиной коже руки, сложенные на коленях.

— Замерзли небось на велосипеде?

— Только руки! — Волнуясь, она сцепила пальцы.

— Что же перчатки не надели?

— Надевала, да мало толку.

— Не греют?

— Нет.

Из фургона выбралась старуха, неуклюже сползла по ступенькам, в руках она несла обливные глиняные миски.

— Обед готов? — негромко спросил цыган.

Старуха что-то пробормотала и принялась расставлять миски подле костра. Над огнем висели два чугунка, а на железной треноге что-то шипело в маленькой сковородке. Горячий воздух, мешаясь с паром, дрожал на солнце.

Цыган отложил инструменты и блюдо и поднялся с земли.

— Вы перекусите с нами? — спросил он, не глядя на Иветту.

— Я захватила еду из дома, — ответила та.

— Может, отведаете жаркого? — снова спросил он и что-то тихо сказал старухе, она так же тихо ответила и сняла один из чугунков.

— Фасоль с бараниной.

— Большое спасибо! — Иветта думала было отказаться, но вдруг решилась: — Разве что чуточку.

Она пошла к велосипеду за узелком с едой, а цыган поднялся к себе в фургон. Через минуту он появился, вытирая руки полотенцем.

— Если хотите, зайдите, помойте руки, — предложил он.

— Не стоит, пожалуй, — замялась Иветта, — они чистые.

Он выплеснул из тазика воду, взял большой медный кувшин с кружкой и пошел к роднику, что сбегал в ложбинку, — там набралось целое озерцо.

Вернувшись, он поставил кувшин с кружкой подле костра, принес колоду, уселся. Детишки расселись прямо на земле, теснясь поближе к огню, и стали есть — кто ложкой, а кто и прямо руками. Цыган ел сосредоточенно, молча. Старуха заварила кофе в черном горшке на треноге и заковыляла в фургон — за кружками. У костра никто не проронил ни слова. Иветта сидела на табурете, сняв шляпу, рассыпавшиеся волосы блестели на солнце.

— Сколько у вас детей? — вдруг спросила она.

— Пятеро, кажись, — медленно проговорил он и вновь посмотрел ей прямо в глаза.

И снова сердце у Иветты затрепетало, птицей полетело куда-то вниз и замерло. Словно во сне взяла она кружку с кофе у него из рук. Лишь молчаливую фигуру, тенью застывшую на колоде, видела она. Ни слова не говоря, он прихлебывал из глиняной кружки. И вся сила вдруг покинула Иветту, ослабели руки-ноги, возобладал над нею цыган, околдовал своей призрачной тенью.

А он, остужая горячий кофе, нацелил мысленный взор свой на извечно и необъяснимо чарующий плод, на несказанную нежность, заключенную у нее в теле.

Но вот он поставил кружку у костра и обернулся к Иветте. Она склонилась над кружкой, осторожно пробуя горячий кофе. На лицо ей упали волосы. В чертах ее запечатлелись нежность и покой, какие дарит распустившийся, но еще дремотный в своей красе цветок. Словно нежданно выглянул подснежник, выпустил навстречу солнцу три белых лепестка и застыл в дремотной неге, наслаждаясь быстротечным счастьем. Так и Иветта: раскрылась, точно цвет, ее девичья душа, но до конца не пробудилась.

И за пробуждением этим пристально и неотступно следил цыган, колдовская тень его не покидала Иветту.

Наконец он заговорил, но чары не развеялись.

— Пойдите-ка сейчас в фургон, вымойте руки.

Она подняла подернутые словно дремотной пеленой глаза — не скрыть ей прекрасного девичества, пробуждающегося от детства. Цыгана она не видела, лишь чувствовала теплую волну, исходившую от него. Волна эта накатила, омыла ее тело, лишила воли. Иветта чувствовала скрытую всепокоряющую власть цыгана.