Счастливая смерть - Альбер Камю Страница 4

Вернувшись домой, он лег и проспал до ужина. Приготовил себе яичницу и стал есть прямо со сковороды (без хлеба, поскольку забыл купить его), затем прилег и снова заснул – до утра. Проснувшись незадолго до второго завтрака, он привел себя в порядок и спустился поесть. Вернувшись, решил два кроссворда, тщательно вырезал из журнала рекламу солей Крюшена, которую наклеил в тетрадь, уже заполненную изображениями старичков-шутников, спускающихся по перилам. Покончив с этим, Мерсо вымыл руки и вышел на балкон. Погода стояла прекрасная. Мостовая лоснилась, прохожие были редки, к тому же спешили. Он провожал взглядом каждого и выпускал его из виду только для того, чтобы заняться следующим. Сперва это все были семьи, вышедшие на прогулку, примерно такие, как эта: два мальчика в отглаженных матросках и штанишках ниже колен и девочка с большим розовым бантом и в черных лакированных туфельках. С ними мать, этакая чудовищная зверюга в шелковом платье каштанового цвета и в боа, и отец более утонченного вида, с тросточкой в руках. Чуть позже на улице появились местные молодые люди с напомаженными волосами и в красных галстуках, в слишком зауженных пиджаках с вышитыми кармашками и в ботинках с квадратными носами. Они спешили в кинотеатр, расположенный в центре города, и, громко смеясь, сели в трамвай. После них улица мало-помалу опустела. Во всех кинотеатрах начались сеансы. Квартал оказался во власти лавочников и котов. Небо над фикусами, окаймляющими улицу, хотя и чистое, было каким-то потухшим. Продавец табачных изделий, чья лавка находилась как раз напротив дома Мерсо, вынес на улицу стул и сел на него верхом, положив локти на спинку. Трамваи, еще совсем недавно набитые до предела, шли почти пустые. В небольшом кафе «У Пьеро» официант подметал пустынный зал, используя опилки. Мерсо последовал примеру торговца, повернул стул спинкой к улице, уселся на него верхом и выкурил две сигареты подряд. После чего ушел в комнату, отломил кусочек от плитки шоколада и вернулся с ним к окну. Чуть погодя небо нахмурилось, затем снова посветлело. Однако тучи все же оставили после себя как бы обещание дождя, и на улице стало темнее. В пять часов трамваи с шумом доставили с пригородных стадионов болельщиков, которые гроздьями висели на подножках и цеплялись за поручни. В следующих трамваях возвращались игроки, которых можно было узнать по их чемоданчикам. Они вопили и во всю глотку распевали о том, что их клубу нет равных. Многие из них делали Мерсо знаки. Один крикнул: «Мы их сделали!» «Здорово!» – только и ответил он, кивнув. На улице появилось больше машин. Капоты и бамперы некоторых были украшены цветами. День еще не закончился. Небо над крышами окрасилось в красноватые тона. С наступлением вечера улицы снова оживились. Кто-то вышел на прогулку. Уставшие дети плакали, упирались, родители тащили их за руки. В это время местные кинотеатры выплеснули на улицу толпы зрителей. В решительных и самонадеянных жестах молодых людей, выходящих из кинотеатра, Мерсо узнавал сюжет приключенческого фильма, который они только что посмотрели. Те, кто ездил в кинотеатр в центре города, появились чуть позже. Они были сдержаннее. В их глазах и манере держать себя сквозь смех и грубые шутки проскальзывало нечто вроде ностальгии по той блестящей жизни, которую показал им кинематограф. Они еще долго не расходились по домам. В конце концов, на тротуаре напротив дома Мерсо образовались два потока. Местные девушки с непокрытыми головами, держащиеся за руки, составляли один из них. Юноши, бросавшие в их адрес шутки, на которые те реагировали поворотом головы и смехом, составляли другой. Люди постарше заходили в кафе или сбивались в кучки, которые человеческий поток огибал, как островки. Зажглись электрические фонари, отчего померкли первые появившиеся на небе звезды. Мерсо с высоты балкона взирал на скопище людей на освещенных фонарями тротуарах. От ламп сверкала мостовая, свет трамваев, курсировавших через определенные промежутки времени, выхватывал из темноты чью-то голову, волосы, губы, улыбку или серебряный браслет. Некоторое время спустя трамваи стали ходить реже, ночная темнота опустилась на деревья и фонари, улица опустела, и кот медленно перешел вновь обезлюдевшую улицу. Мерсо вспомнил, что неплохо было бы поужинать. У него слегка ломило шею от того, что он долго оставался в одном положении, упершись подбородком в спинку стула. Он спустился купить хлеба и макарон, приготовил ужин и поел. Затем вновь вернулся к окну. Люди выходили из кафе, посвежело. Он поежился, закрыл окно и подошел к зеркалу, висящему над камином. За исключением тех вечеров, когда Мерсо принимал Марту у себя, или когда они вместе куда-то выходили, или когда он писал письма подружкам из Туниса, вся его жизнь отражалась в пожелтевшем зеркале, в том числе комната, в которой заляпанная спиртовка соседствовала с черствыми кусками хлеба.

«Еще одного воскресенья как не бывало», – подвел Мерсо итог дня.

Когда Мерсо шел вечером рядом с Мартой, его распирало от гордости при виде игры света и тени на ее лице, все представлялось чудесным образом возможным, и даже собственные сила и смелость казались неоспоримыми. Он был благодарен ей за то, что она, идя рядом с ним, выставляла напоказ свою красоту, которая всякий раз была для него как тончайший напиток. Если бы Марта была невзрачной, он страдал бы точно так же, как страдал, представляя себе ее в объятиях других мужчин. Ему доставляло удовольствие появляться с нею в зале до начала сеанса, когда почти все места были уже заняты. Она шла впереди него, вызывая восторженные взгляды, ее лицо было словно сад, наполненный цветами и улыбками. Он шел следом со шляпой в руке, чувствуя сверхъестественную раскованность, внутренне осознавая и собственную неотразимость. Вот и в этот раз он напустил на себя отстраненный и важный вид. Был преувеличенно вежлив, посторонился, чтобы пропустить служительницу, помогающую найти свое место, предупредительно опустил сиденье Марты. Это было сделано не столько из желания казаться, сколько из переполнявшей его признательности, заставляющей любить всех. Не зная, как отплатить за свою радость, он оделил служительницу чересчур щедрыми чаевыми, этим обыденным жестом выражая свое преклонение перед божеством, чья ослепительная улыбка отражалась масляным блеском в его взгляде. В антракте, прогуливаясь в фойе среди зеркал, которыми были увешаны стены, он мог воочию лицезреть свое счастье: зал, мелькающие изящные фигуры других зрителей, его собственный темный силуэт и улыбка Марты, одетой во что-то светлое. Да, ему по душе было и собственное лицо, отражающееся в зеркалах, этот подрагивающий рот, лихорадочный блеск чуть запавших глаз. Но ведь красота мужчины отражает глубокие, присущие ему качества практического свойства. На его лице читается, на что он способен. Идет ли это хоть в какое-то сравнение с великолепной непрактичностью женского лица?! Мерсо отлично осознавал все это, он тешил свое самолюбие и улыбался своим внутренним демонам.

Вернувшись в зал, он подумал, что когда ему приходилось бывать в кинотеатре в одиночестве, в антракте он никогда не выходил из зала, предпочитая курить и слушать пластинки с легкой музыкой, которые ставили в это время. Но на сей раз игра продолжалась и в антракте. И годился любой случай продлить ее, подстегнуть. Устраиваясь в кресле, Марта ответила на приветствие мужчины, сидящего на несколько рядов дальше за ними. Мерсо тоже кивнул ему, и вдруг, или это ему только показалось, на лице незнакомца мелькнула ухмылка. Он сел, не замечая жеста Марты, собиравшейся о чем-то сказать и положившей ему на предплечье руку, хотя минутой раньше он с радостью бы воспринял этот жест как новое доказательство той власти, которую она за ним признавала.